Хотите испортить себе вечер, день, неделю, хорошее настроение и всё, что можно, превратившись вместо этого в непотребную кашу из чувств и эмоций? Тогда прочитайте душераздирающую простыню, которую написал невозможный, невозможный Томас Моргенштерн про последние несколько месяцев своей жизни. Самым уместным вопросом будет "за что я вообще села это читать, не подготовившись морально?", но ответа на него не будет. Так вот, не повторяйте моих ошибок и выпейте пузырёк валокордина перед этим.

Здесь могли бы быть восторги по поводу того, насколько текст великолепно написан и как Томас удивительно пишет, обещания перевести его, потому что он прекрасен с первой до последней буквы, даже несмотря на то, что мой немецкий мёртв, красивые цитаты и прочая чепуха. Но ничего этого здесь не будет, потому что всё, что я могу делать последние минут десять, это всхлипывать, причитая, какой же Томас невозможный.

Давайте, что ли, хоть картиночку повешу, чтобы не так скручивало изнутри.



Upd: Я герой, я доделала перевод. Томас (или редактор, или Томас и редактор вместе; склоняюсь к третьему варианту) пишет удивительно красиво и очень просто, почти односложно, со столь любимыми мной парцелляциями, очень ритмично и стройно. А рефрен "Weil das so meine Art ist"!.. Ох. Томас, пиши больше и, желательно, не по таким поводам. Передать красоту текста получилось очень условно, но даже то, что есть, вытянуло из меня все соки (шутка ли, почти пять страниц перевода с языка, которого я не знаю). Так что пусть будет как есть.

Einblicke. Прозрения

Прозрения

Я сижу на стартовой лавке. Мне страшно. Как никогда прежде я понимаю, почему эта неудобная балка, на которую я опустился, называется по-немецки «дрожащей лавкой». Сегодня прекрасный безветренный день. Я делаю глубокий вдох, и воздух белым облачком покидает моё тело. Я закрываю глаза.

Время пробуждения

Я открываю глаза. Я не знаю, где я. Всё залито ярким светом. Я лежу на кровати, укрытый простынёй, которая доходит мне до груди. Вокруг меня белые стены и потолок, и неоновые лампы заполняют комнату искусственными лучами. Я в больнице. Снова. Но почему? Я не знаю.

Моё тело болит. Моё лицо, моя шея, моя голова, моя спина – вообще всё. Провода и трубки соединяют меня с разными устройствами. Я ломаю голову, что же могло произойти. И я не помню. Всё, что я помню, это Турне четырёх трамплинов. После падения в Титизее-Нойштадте я вышел на старт к началу Турне и занял второе место. Но дальше в моей голове – зияющая пропасть.

Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Я пытаюсь привстать, и, стиснув зубы от боли, у меня получается. Я нажимаю на звонок, и в комнату сразу заходит медсестра. Она справляется о моём самочувствии и зовёт доктора, который приходит несколько минут спустя. Они в двух словах рассказывают мне, что произошло. Что у меня много ангелов-хранителей. И я уже прежде слышал эти слова, они всплывают в моей голове. Они задают мне вопросы: что я помню, что у меня болит, что мне принести. Этот разговор быстро изнуряет меня. Я чувствую слабость и усталость. Доктор говорит, что мне нужен отдых. И он чертовски прав.

Я открываю глаза и снова оказываюсь сидящим на стартовой лавке. Я моргаю, солнце слепит меня даже сквозь очки. Вокруг меня – ярко-голубое небо, без единого облачка. Я смотрю на ветровые флажки, вертикально свисающие вдоль железных флагштоков и лишь изредка слегка покачивающиеся от колыхания воздуха. Я пытаюсь поймать взгляд Хайнца Куттина, стоящего на тренерской бирже, и он одобрительно кивает головой.

Взгляды говорят больше слов

Дверная ручка медленно поворачивается. Дверь тихо открывается, и в палату входят мои родители: сначала мой отец, а за ним моя мать. С каменными лицами они подходят к кровати. Мои глаза блуждают от папы к маме. И я замечаю мамин взгляд и ощущаю всю тяжесть у неё на душе.

Никакие слова не могли выразить больше, чем один этот взгляд. Я вижу её беспокойство, глубокий страх и бесконечно много вопросов. Её неуверенность как в зеркале отражается и на моём лице, но она изо всех сил старается держаться. Сила её эмоций ощущается на расстоянии.

Все эти годы, что я занимался прыжками с трамплина, моя мать выполняла обычную роль матери: она волновалась за меня. Она переживала вместе со мной, радовалась вместе со мной, страдала вместе со мной. Я привык к этому, и её волнение всегда дарило мне то внутреннее ощущение теплоты, которое чувствуешь, когда знаешь, что тебя любят и о тебе заботятся. Мы много раз разговаривали с ней об этом, и я доказывал ей, что беспокоиться не о чем. Моя мама – сильная, и она принимала мои решения и все связанные с ними риски.

Теперь эта стена сломлена. Для неё и для меня. В ней зияет огромная брешь, за которой лишь неопределённость и знаки вопроса. Я понимаю, что в этот раз, сам того не желая, перешёл черту, и наше доверие пострадало на горе приземления в Бад Миттерндорфе не меньше, чем моё тело.

Мы разговариваем друг с другом. Я говорю, что всё неплохо, и пытаюсь успокоить её. Мы разговариваем о будничной чепухе, родители пересказывают новости из дома и передают многочисленные пожелания от моих друзей и знакомых. И я почти физически ощущаю вопрос, так и не сорвавшийся с языка мамы: «Будешь ли ты продолжать?». Но она не задаёт его, и я безмерно благодарен за это. Мне снова нужен отдых. Когда родители выходят из комнаты, я закрываю глаза и понимаю, что всё ещё чувствую взгляд моей матери. Я чувствую его и сегодня.

Хайнц не смотрит на меня. Он поднял воротник своей синей куртки, чтобы спрятаться от утренней прохлады. Я замечаю, как его голые руки слегка дрожат. Он держит видеокамеру, которая поможет нам потом проанализировать прыжок.

Истина во взгляде

Родители часто навещают меня в больнице. Это придаёт мне сил. Прошло несколько дней, и я чувствую себя чуть лучше, чуть сильнее, несмотря на боль. Я могу вставать и прогуливаться до уборной, но ещё не время для более далёких странствий.

Ко мне также приходят знакомые и близкие. Пусть это и изнуряет, но я очень рад видеть каждого из них. Алекс Пойнтнер и Томас Дитхарт приходят с моим менеджером Хансом Гшвендтнером, заходят и глава клиники ALTIS доктор Георг Лайтай, и мой тренер Хайнц Куттин. Мы говорим о том и о сём, радуясь, что всё закончилось так хорошо. Они восхищаются моей смелостью, дают мне время и выражают мне доверие. Это безумие! Я тронут и очень благодарен за то, что могу быть частью такой команды.

Но всё равно у меня остаётся много свободного времени на то, чтобы много думать. Куча вопросов кружится в моей голове. И я знаю, что не для всех сейчас найдутся ответы. Мне нужно сосредоточиться на восстановлении и запастись терпением. Но терпение никогда не было моей сильной стороной.

Самый назойливый вопрос – конечно же, «почему?». Как это могло произойти? Было ли это моей ошибкой? И если да, то что я сделал не так? Для того, чтобы обдумать всё это, я должен был понять, почему. Я прошу Алекса Пойнтнера поговорить со мной о прыжке и о падении. Он приезжает в больницу и заходит ко мне в палату с ноутбуком под мышкой. Мы детально проговариваем произошедшее, и он рассказывает мне, как всё было и что он об этом думает. Но после долгих колебаний я хочу увидеть это своими глазами. Меня преследует нехорошее чувство сомнения, но я знаю, что чем дольше я откладываю этот момент, тем сложнее будет потом. Моё сердце бьётся очень быстро, когда я включаю видеозапись.

Я вижу чужого мне человека на стартовой вышке, отталкивающегося, прыгающего и падающего на гору. Будто это не я врезаюсь в землю со скоростью 100 километров в час. Мне тяжело на это смотреть, но кроме этой тяжести я почти ничего не чувствую. Хорошо, что я увидел это. Теперь я знаю, что я упал, потому что сошлись сразу несколько разных обстоятельств, и меня просто покинула удача. И мне этого достаточно. Я закрываю ноутбук. Я заглянул истине в глаза. На этот раз хватит.

Пока Хайнц пытается справиться с видеокамерой, мой взгляд снова начинает блуждать. Керамическая лыжня на горе разгона подготовлена безупречно. Внизу, за трибунами, раскинулся маленький городок посреди долины. Красивая картина. На востоке медленно восходит солнце, и его утренние лучи очерчивают тёмные тени гор. Крыши домов уже залиты светом и бликуют рыжей черепицей. То и дело блестнёт что-нибудь на солнце, или какая-нибудь машина проедет сквозь пелену плотного солнечного света. Жизнь уже кипит в городке. Люди спешат на работу, торопятся в булочную или направляются куда-то ещё. Они беззаботно снуют туда-сюда по улицам, преследуемые лишь моим взглядом.

Все взгляды уставлены на меня

Я сижу за столом, устланным белой скатертью, а передо мной стоит микрофон. Я оглядываю комнату. Ко мне прикованы зачарованные взгляды, на меня направлены пять или шесть телевизионных камер и куча фотоаппаратов. Сегодня, как говорят, «великий день». Впервые с момента моего падения я выступаю на публике. До этого я не произнёс ни слова, но скоро пресс-конференция официально начнётся, и этот момент наступит.

Я немного волнуюсь. Почему – я не знаю, особенно после всего, что я перенёс. Может быть, потому что я знаю сам, что на многие вопросы до сих пор нет ответа. Может быть, потому что я почти физически ощущаю, что всё внимание обращено на меня. И это нетрудно понять в свете всего произошедшего.

Меня терзает двойственное чувство. С одной стороны, я хотел бы остаться в тени и спокойно посвятить себя терапии. Но с другой стороны, я профессиональный спортсмен, и общение с прессой и публикой – часть моей работы. Даже когда это не слишком приятно.

Я осознаю это, когда иду по коридорам больницы. Отовсюду выходят люди, чтобы поприветствовать меня с улыбкой. И я тоже улыбаюсь им. Я всегда так делаю, но сейчас это особенно тяжело. Коллеги в комнате для терапии хлопают меня по плечу, выражая тем самым своё уважение. И я рад этому, несмотря на то, что у меня всё ещё болят спина и шея. Чашка эспрессо в больничном кафе привносит некое разнообразие, но и там я встречаю людей. Изумлённо, стеснительно просят они автограф и хотят услышать от меня, как всё произошло. Я принимаю за честь каждую просьбу об автографе и дружелюбно отвечаю на все вопросы. Даже несмотря на то, что я не очень-то хочу возвращаться в мыслях к событиям прошлых недель. Но такова моя природа.

Точно так же и с журналистами: успех и неудачи привлекают внимание. Заголовки бывают хорошими, а бывают и плохими. Это логично. Поэтому нужно терпеть. И мне всегда нравилось общение с прессой, как говорится, и в горе, и в радости. Но у всего есть пределы, особенно когда слухи заменяют факты, а факты приукрашиваются для придания им яркости. И всё это за счёт других людей. Это мерзко. Но это тоже должно быть частью моей жизни.

Вступительная часть закончена, и слово передаётся мне. Я оглядываю комнату, делаю глубокий вдох и открываю рот. Внезапно я чувствую облегчение, и мне становится спокойнее. Потому что такова моя природа.

Мой взгляд возвращается на моего тренера, и он смотрит на меня в ответ. Я замечаю, как напряглось всё его тело, когда он обернулся ещё раз проверить ветровые флажки. Момент настал. Я проверяю глазами крепления и хлопаю себя по бёдрам. Под костюмом я чувствую, как ноют мои мышцы.

Человек с ясным взором

Мои бёдра напряжены. Я ныряю по горе разгона, готовясь оказаться в полёте. Стремительное ускорение чувствуется в пятках, в коленях, в бёдрах. Мои ботинки отрываются от земли, я ненадолго взмываю в воздух и приземляюсь на расчерченную часть горы. Тренер Хайнц Куттин смотрит на экран и сообщает мне цифры. Моё мастерство несколько пострадало. И это нормально, когда ты долго не прыгаешь и проводишь много времени в лежачем положении. То, что важно, так это то, что боль – в разумных пределах. Спина в порядке, а шею и голову можно вытерпеть. И я доволен этим. Дела идут в гору.

Правда, всё обстояло не так радужно, как казалось на первый взгляд. Даже небольшие нагрузки переносились тяжело, а резкие движения стоили огромных усилий. Тогда мы начали интенсивный курс реабилитации. Каждый шаг давался с трудом: два вперёд, один назад. Но потом стало легче. Медицинская команда в Клагенфурте проделала великолепную работу как в физическом, так и в психологическом плане. Так приятно чувствовать, что ты в хороших руках.

Теперь наступает время, чтобы тренироваться изо всех сил. Моя конечная цель – Олимпийские игры. Мысль об этом придаёт мне сил, когда я поднимаюсь с кровати с ноющей шеей по утрам. Хайнц Куттин проводит со мной в больнице почти каждый день, и это заряжает меня уверенностью. Его взор ясен. Он вдохновляет меня на каждый следующий шаг и тормозит меня, когда я начинаю слишком торопиться. Мы стараемся делать всё размеренно, чтобы двигаться вперёд без лишней встряски. Благодаря нему и многим другим людям в моей голове становится всё меньше вопросов, и моя цель выглядит более достижимой.

Хайнц выжидает момент, смотрит на меня, поднимает руку и даёт отмашку. Я чувствую, как мурашки бегут по моей спине. На мгновение моё сердце замирает. Я не могу решиться. В мыслях всплывает моя дочь Лилли. Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.

Прекрасные мгновения

Лилли смотрит на меня своими огромными глазами. Сразу из больницы я направился к ней. Она стоит передо мной в красном комбинезоне и бежевой шапочке, с раскрасневшимися от мороза щеками. Она смеётся, и я смеюсь ей в ответ. Всё моё тело смеётся в этот момент, мои губы, мои глаза, моё лицо, даже в глубине живота я смеюсь. Конечно же, моя дочка не знает о произошедшем. Она беззаботно глядит на меня, будто бы ничего не случилось. Затем она поворачивается и пытается начать лепить снежный ком своими крохотными ручками. Мы мастерим снеговика, пусть даже наше творение не слишком на него похоже.

Я наклоняюсь к ней, чтобы помочь скрепить комья снега. Моя шея даёт о себе знать, но я не обращаю внимание. Лилли делает пару шагов вперёд по снегу, чтобы поставить чуть кривоватый шар на ещё один. Выходит не очень ровно, но она взвизгивает от восторга. И я радуюсь вместе с ней.

Я наблюдаю за тем, как она снова наклоняется и начинает катать следующий шар. Я раздумываю, что бы она посоветовала мне. «Папочка, ты всё сможешь»? «Папочка, бросай свои прыжки»? Я не знаю. И мне грустно об этом думать. Но есть лишь один человек, который может сделать выбор: я сам. Доктора дали мне зелёный свет, одобряют это и терапевты, и тренеры, и федерация. Всё в моих руках. Но у меня нет окончательного ответа.

Пока я отстранённо, в раздумьях, подбираю веточку, чтобы сделать из неё рот для снеговика, я внезапно чувствую что-то внутри. Вот оно, это ощущение в глубине живота. Лёгкий страх. Но уверенность. И предвкушение. Этого мне достаточно. Чувства твердят мне, что я должен взойти на борт самолёта.

Лилли тянет меня за штанину – ей нужна помощь с третьим шаром. Я наклоняюсь, и мы вместе берёмся за работу. Постепенно темнеет, и наступает время прощаться. И это больно, поскольку сначала я отправляюсь в Оберстдорф, а затем сразу в Сочи. Но я обязательно скоро вернусь. А пока миссия «Снеговик» завершена. Впереди – миссия «Олимпийские игры».

С момента, когда Хайнц дал мне отмашку, прошла целая вечность. В моей голове вспышкой проносится, что если я не прыгну сейчас, то не сделаю это уже никогда. К чёрту всё. Я летающий лыжник, я люблю свой вид спорта и я научился вставать после нокдаунов. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы продолжить прыгать. Шаг за шагом. Я выдыхаю, открываю глаза и отталкиваюсь от лавки. Потому что такова моя природа.

запись создана: 27.03.2014 в 01:04

@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, а во лбу звезда горит, летающие мужики на лыжах

---

Просидела весь вечер над словарями немецкого, чтобы перевести ту статью Моргенштерна. Между делом вспомнилось, как года четыре назад я чуть было не пошла поступать в Горьковский литинститут на кафедру художественного перевода. Я была юной, наглой и самовлюблённой, и кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы я успела доперевести новеллу чудесного Луиса Сернуды про роман между юношей и ветром к началу вступительных экзаменов.

А сегодня я нашла папку с переводами стихов в прозе Лорки. Лорка для русского уха — синоним стереотипичной цыганщины и развесистой испанской клюквы, но на самом деле это совершенно не так. Он другой, и я любила этого другого Лорку как живого человека. Пожалуй, я и сейчас люблю его до дрожи в пальцах. Только всё реже и реже прикасаюсь я к намоленным томикам на моей полке.

И вот нашла я мои недописанные, недоделанные переводы его стихов в прозе, о существовании которых даже в Испании знают лишь редкие книжные черви да пара исследователей. Перечитала и вспомнила, за что я так любила и люблю этого вечно улыбавшегося андалузского мальчика с красивой душой. Поэтому решила выложить их, чтобы хоть как-то потешить свою ностальгию. Здравствуй, отсылка к Гамсуну, я была уверена, что ты, Федерико, не мог его не читать.

Утопленная пловчиха

Утопленная пловчиха
(Небольшое восхваление салонного хроникёра)

Я любил двух женщин, которым не нравился, и не дал обезглавить любимого пса. Графиня, разве это не благородно?

Теперь я знаю, каково это – прощаться навсегда. От ежедневных объятий веет моллюсками.

Последние объятия моей любви были столь прекрасны, что людям пришлось запечатать тайной балконы. Нет, графиня, не заставляйте меня говорить об этом. Я влюблён в женщину, наполовину укрывшуюся снегами Севера, в женщину, которая дружит с псами и считает меня своим злейшим врагом.

Мне никогда не удавалось поцеловать её, как полагается. То свет гас не вовремя, то она растворялась в бутылке виски. Тогда я ещё не пристрастился к английскому джину. Представьте себе, моя дорогая, как мне было больно.

Однажды ночью, в три часа пополуночи, чёрт изуродовал мне туфли. Мою шею вспороли скальпелем, а у неё в руках был шёлковый платок. Нет, неправда. Она держала конский хвост, хвост невидимой лошади, которая должна была растоптать меня. Графиня, хорошо, что Вы держите меня за руку.

Мы начали спорить. Я расцарапал себе лоб, а она разбила щёку, словно кусок стекла. Тогда мы обнялись.
Что было дальше – Вы уже знаете.

Далёкий оркестр наигранно сражался с летающими муравьями.

От болезненных бриллиантов Мадам Бартау веяло ночными чарами, а лиловое платье Ольги Мончи с каждой минутой всё сильнее обличало её любовь к мёртвому царю.

Маргарита Гросс и само воплощение Испании Лола Коровья Голова без толку пересчитывали тысячи волн.

С французского берега доносились песни убийц моряков и тех, кто таскал у рыболовов соль.

Графиня, те прекрасные, изумительные последние объятия длились вечность, а может, и три вечности.

Тогда я оставил прежнюю литературу, в которой, однако, преуспевал. Нужно разрушить всё, чтобы догмы возвратились к первозданной чистоте, а правила затрепетали по-новому. Нужно, чтобы у слона были глаза горлицы, а у горлицы копыта единорога.

Всё это объяснили мне те объятия и любовь, столь огромная, что рвёт шёлковую рубашку у меня на груди.

Вы слышите американский вальс? В Вене слишком много шербета из халвы и интеллигентности. А американский вальс столь же прекрасен, как и Морская школа. Не хотите ли немного потанцевать?

***

На следующее утро графиня Х была найдена на берегу с вилкой для полынной настойки в затылке. Должно быть, она умерла мгновенно. На песке нашли запачканную кровью записку со словами «Не можешь стать голубкой – так умри же».

Полицейские на велосипедах снуют туда и обратно по песчаным насыпям.

Говорят, что прекрасная графиня Х очень любила плавать, что и стало причиной её смерти.

Так или иначе, имя её дивного убийцы не разглашается.

Самоубийство в Александрии

Самоубийство в Александрии

13 и 22

Когда отрезанную голову положили на стол в кабинете, в городе разбились все окна. «Кто-нибудь, успокойте розы!» - взмолилась пожилая женщина. Мимо проносился автомобиль с номером 13. Проносился ещё один с номером 22. Проносился магазин под номером 13. Проносился километр под номером 22. Это становилось невыносимым. Нужно было покончить с этим раз и навсегда.

12 и 21

После леденящей душу церемонии все расселись на последнем листе боярышника, но муравей был огромен, столь огромен, что ему пришлось остаться на полу рядом с молотком и заштопанным глазом.

11 и 20

Затем все сели в машину. Они хотели покончить с собой, чтобы подать пример другим и чтобы ни одна лодка не смогла пристать к берегу.

10 и 19

Они рушили стены и махали платками. Хеновева! Хеновева! Уже стемнело, укусы и удары кнутов становились всё точнее.

9 и 18

У них не было другого выхода, кроме самоубийства, вернее, у нас не было другого выхода. Любовь моя! Сердце! Эйфелева башня прекрасна, как и мрачная Темза. А если мы отправимся к лорду Бутауну, то нас угостят головой лангуста и колечком дыма. Но мы не поедем к этому чилийцу.

8 и 17

Выхода нет. Поцелуй меня так, чтобы не помялся галстук. Целуй меня, целуй!

7 и 16

Я – ребёнок. Ты – всё, что пожелает море. Знай же, что правая щека – это мир без правил, а астрономия – всего лишь кусочек мыла.

6 и 15

Прощай. На помощь! Любовь, любовь моя. Мы умираем вместе. Ах! Закончите, милости ради, это стихотворение за меня.

5 и 14

4 и 13

Тогда мы увидели двух влюблённых, обнимавшихся среди волн.

3 и 12

2 и 11

1 и 10

Неистовый водяной шквал смёл все пристани и набережные, и только глухой голос всё звучал среди рыб.

9

8

7

6

5

4

3

2

1

0

Мы, отдыхавшие в Александрии, никогда не забудем ту трогательную любовную историю, от которой у всех на глаза наворачивались слезы.

@темы: Федерико, писанина, una, grande y libre

---

В последние дни даже поднимание себя с кровати по утрам даётся тяжело, а голова болит, не переставая. Нельзя жить в этом Вавилоне, говорю себе я, закусывая бутерброд обезболивающим.

Поэтому можно я тихо и никого не трогая пофангёрлю по Хавьеру Фернандесу, которого я внезапно "распробовала" в этом сезоне фигурного катания? Вот смотрела-смотрела на него долго уже, и всё никак. А тут — как переключилось что-то. Теперь мне есть из-за кого смотреть фигурное катание (если они так и не починят чудесного мальчонку Артура Гачинского, по безрадостной спортивной судьбе которого я вздыхаю уже без малого года четыре). И да, в кои-то веки аннушкина детская травма испанистикой находит выход наружу.





До рези в горле обожаю его короткую программу в этом сезоне, ту, что Satan Takes a Holiday. Задорная, бойкая, энергичная, с характером, с неплохой стоимостью технических элементов. Особенно когда откатывает её без запинок и заминок, как сегодня, и выдаёт личный рекорд SP.

поумиляться вместе со мной

@темы: мужики в трико на коньках, красивые мужики

---

Единственное, за что можно любить мою работу, — за возможность не чувствовать себя странно, выдавая текст на четыре тысячи знаков про красивые руки людей.

Я могу писать и говорить про руки вечно, так как для меня это самая красивая часть человеческого тела. Я помню, как выглядят руки всех моих друзей, далёких знакомых, людей, с которыми я прообщалась немногим больше пяти минут, даже если я не помню их черты лица. Я могу забыть голос, цвет глаз, имя, на какой щеке у человека родинка. Но я всегда первым делом вспоминаю, как выглядят руки человека, и помню каждую морщинку на сгибах пальцев, форму каждого ногтя, каждую венку между костяшками.

И вот сейчас я сижу и пишу материал на четыре тысячи чёртовых знаков про руки. Наверное, так рождаются маньяки.

@темы: про Аннушку, работа работа перейди на Федота

---

опять про австрийцев, много и зло

Продолжаю крутить всё происходящее в австрийском стане в голове, не в силах перестать думать. Я уже давно поняла и приняла, что пытаться выкинуть чёртовых адлеров из моей головы не выйдет ни при каких обстоятельствах. Теперь бы перестать принимать всё столь близко к сердцу. Меня пытаются заставить написать про это на спортсру, но я не могу, у меня нет сил ни морально, ни физически продолжать защищать всех участников этой истории — а средняя реакция уже понятна. Загляните, что ли, в обожаемую мою австрийскую прессу.

Сегодня я уже писала про то, что Грегор опять сорвался и выдал очередную тираду в сторону Пойнтнера. На этот раз его не хватило уже даже на попытку аргументации своего недовольства: мол, просто нужны перемены, крупные и прямо сейчас. И в этот момент паззл в моей голове окончательно сошёлся.

Конфликт есть. Конфликт давний. Конфликт по вполне понятным причинам, в котором неправы обе стороны. Нет никакого Великого Замысла по скидыванию Пойнтнера с места тренера — все эти конспирологические замашки с деньгами Ред Булла это домыслы писак, не более того. Есть просто Грегор, до ужаса одинокий, потерявший от отчаяния всякий контроль над эмоциями Грегор, который думал, что делает правильные вещи, и шёл к мечте всей жизни, но всё рухнуло, и он упёрся в то, что всё изначально было неправильно. И ему плохо, больно и страшно от того, что он не понимает, что со всем этим теперь делать (и что-то мне подсказывает, что вокруг слишком мало людей, которые могут и, главное, хотят ему помочь). И в отличие от других людей, которые могут запихнуть это всё глубоко, проглотить всё и натянуть фальшивую улыбку, он делает единственную вещь, которую умеет в таких ситуациях: выставляет колючки и начинает кусаться, огрызаясь на всех вокруг и пытаясь найти виноватого, чтобы вообще понять,что происходит и как жить дальше.

Вся идея с личной тренировочной группой была провальной изначально. Маурбергер никогда не внушал мне доверия, а доходящие от меня из "орлиного гнезда" отголоски по разным каналам подтверждают мои опасения, что он недостаточно квалифицирован и не то чтобы слишком вменяем в последнее время. Раньше, при работе в связке с Пойнтнером, он давал результаты, но сейчас он не способен на это. При этом ему была дана колоссальная свобода действий на этот сезон. Но настолько сильно проепролюбить как физическую, так и психологическую подготовку к Олимпийским играм — это талант. Проблемы с физикой и психикой не начались за неделю до Игр. Это всё тянется в вялотекущем режиме с Валь, мать его, ди Фьемме, и я не верю, что квалифицированный, понимающий ситуацию и психологию подопечного человек за год не добьётся хоть какого-то прогресса, но ничего не сдвинулось с мёртвой точки ни на полметра. Вместо этого они играли в великих учёных и изобретателей.

Последней каплей, подтвердившей полную невменяемость Маурбергера и безграничность его авторитета на фоне авторитета Пойнтнера для федерации, стал цирк с конями с лыжами. Вернее, с особой высокотехнологичной смазкой, которую Грегор с этим сударем разрабатывали для выступления на — внимание, сейчас будет не шутка! — NH в Сочи. Грегор и NH, да? Маурбергер серьёзно считал, что нужно ставить на медаль на среднем трамплине? И федерацию это тоже не смутило, при том, что Грегор всю жизнь и говорил, что ему на них некомфортно и тесно, и что из своих 52 побед у него неслучайно на средних всего то ли две, то ли три? Это абсурдное решение правда не вызвало ни у кого вопросов? Если да, то спортдиректор федерации Веттори не зря боится за своё место — и за меньшее выгоняют.

И масла в огонь, конечно, подлил сам Грегор, который, как нетрудно догадаться, отказался делиться с командой этой волшебной смазкой (Томас признался, что из-за этого внутрикомандные отношения и поплыли с концами на Играх и перед ними — мол, мне-то самому оно не сдалось вообще, а Дитхарт с Хайбёком были близки к медальным шансам, это им очень могло дать фору) — но учитывая его склад характера и то, как важны для него были Игры, это более чем предсказуемо. Даже учитывая, что он не у себя в подвале это разрабатывал, а на деньги федерации.

Теперь Грегор сваливает всё на Пойнтнера. И Алекс, конечно, виноват. Но его вина заключается в одном, главном во всей этой истории: он виноват в том, что потерял с Грегором контакт и не смог его наладить, в том, что отпустил его от себя и дал добро на заведомо провальную идею собственной группы. (Не поверите, я это видела ещё когда он в Дубай его перед Играми отпустил, да и в каждом интервью по тону видно, что он это чётко осознаёт.)

Алекса тоже можно понять, потому что Грегор в команде не единственный, и у него были ещё два человека, которые не справились бы ни с чем сами: Анди, которого весь сезон преследовал призрак Клингенталя (и это я весь сезон всем доказывала, а мне в ответ сыпалось про общий спад формы и "время пришло"), и Томас, с которым вообще всё понятно и так. И свои, личные проблемы — но в олимпийский год главному тренеру непозволительно иметь личные проблемы. Возможно, история с ограждением Маурбергера от происходящего путём лишения его путёвки на Игры и была попыткой всё поправить. Запоздалой, корявой, отчаянной, но попыткой.

И теперь запутавшийся, отчаявшийся, испуганный, находящийся в полном эмоциональном раздрае Грегор выставляет Алекса козлом отпущения. Просто потому что ему нужен козёл отпущения. И я больше чем уверена, что он не понимает или не хочет понимать весь масштаб последствий, которые понесёт его добивание лежачего. Ведь уход Пойнтнера — это с большой вероятностью уход Томаса (послушайте, боже мой, что Томас говорил про него вчера, что он говорит всегда и как выглядят их отношения — а теперь шаткое равновесие внутри Томаса может рухнуть из-за чего угодно, и отсутствие Алекса станет тем поводом, который он подсознательно ищет); это проблемы у Анди, не умеющего решать свои трудности без помощи и поддержки, причём одного конкретного человека; это сложности у всего "детского сада", потому что лошадей на переправе не меняют. Даже если Грегор это осознаёт, он не хочет это принимать, потому что сейчас эмоции сильнее разума, и это чувствуется в каждом произносимом слове. Он делает всем окружающим хуже не потому что он плохой или имеет нехорошие планы, а потому что ему самому сейчас очень плохо. И он не знает, как с этим справляться. (А желающих помочь рядом очень мало — если таковые вообще есть. Потому что более одинокого человека во всех прыжках я не знаю.)

@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, летающие мужики на лыжах, золотой мальчик, Остапа понесло

---

Пора завести себе железное правило не читать австрийских газет перед обедом (и в принципе их не читать) и неукоснительно следовать ему.

Что ты творишь, мальчик мой, что ты творишь-то. Ты вообще понимаешь, что ты делаешь своей новой волной критики? Очень хочется прямо спросить у вас это, герр Шлиренцауэр. Всё, что пишут прекрасные австрийские газеты, нужно делить на сто, но у меня складывается более-менее чёткая картинка того, что происходит на самом деле (о которой, пожалуй, надо будет написать чего-нибудь так, для истории, потому что всё как на ладони, и никому в вину ничего не поставишь). И я сильно сомневаюсь, что это всё идёт от Грегора нынешнего, умного и взвешенного, что это не отголоски прежнего капризного анфан террибля со сложным характером и неумением справляться с эмоциями. Проблема в том, что сейчас это нельзя себе позволить. Это избиение лежачего. Нет, сразу многих лежачих, потому что любой удар по Алексу становится ударом по сразу нескольким другим людям.

Так или иначе, обо всём этом тяжело даже думать. Шёл бы ты уже отдыхать, Грегор. Возьми уже свою паузу до Фалуна или на весь сезон и не порти никому жизнь просто потому что плохо тебе самому.

Моргенштерн тем временем откладывает решение до лета, и чем больше я на всё это смотрю в комплексе, тем больше мне кажется, что здесь тоже не придётся ждать хороших новостей — хотя для Томаса любой исход будет хорошим. Это только я боюсь предположить свою реакцию, когда это будет произнесено вслух. Upd.: послушала вчерашний Sport und Talk, и, кажется, отбой. Прямо говорит, что намерен делать всё для возвращения, поэтому это пока "да, если не будет никаких препятствий". А какие препятствия могут быть для этого невозможного человека, а?

@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, летающие мужики на лыжах, золотой мальчик

---

Написала про Бьорна, не знаю, куда себя деть от тоски.

Ну вашу ж мать, а. Доколе norsk landslaget будет нести столь болезненные потери? Сначала Бьорн, потом есть вероятность, что Бардал, ещё и Арне Шейе сегодня ушёл с поста главного прыжкового комментатора NRK (если они реально будут делать пару Эвенсен-Бредесен, то простите меня, Курдюков с Кузьминым, я на NRK дохнуть от умиления уйду).

Так ещё и до двоеборья эта болезнь уходящих докатилась. Я не знаю, в каком танке я сидела последние десять дней и почему ухитрилась пропустить мимо своих ушей новость года: у двоеборских норвежиков ушёл главный тренер, прекрасный Кристиан Хаммер. Он с ними уже пять лет и именно он создал эту удивительную, невероятную атмосферу в команде, придал уверенность в своих силах, научил великолепному стратегическому мышлению во время гонок и в целом превратил кучку смешных идиотов в лучшую команду мира. А теперь он уходит. Потому что устал, потому что надоело, потому что дал им всё, что мог.



Нет, просто чтобы вы понимали масштабы трагедии: без вот этого забавного норвежца...



... не было бы вот этих прекрасных дураков.





Вот и расскажите мне, что с вами делать, норвежцы чёртовы.

@темы: лыжное, прости господи, двоеборье, alt for Norge

---

Всё, что у меня есть сказать про сборную Норвегии сегодня:



И бонусом ещё милоты из инстаграма. Грегор опять задумывается о смене гражданства и который год по хорошей традиции отжимает у кого-нибудь из норвежиков форму (в том году, правда, количество отжатой формы было больше и фоточка прекрасная, на которой он лохматый воробушек, но и в этом отлично):



А вышеупомянутые норвежики бухают, черти. Весело бухают, бодренько.

@темы: alt for Norge, летающие мужики на лыжах, золотой мальчик

---

Планица всегда волшебна. Даже когда там дождь, туман и полная Финляндия. И всё, всё, всё ровно так, как надо: и Петер, установивший рекорд трамплина с фантастическим прыжком и выигравший у себя дома, а потом трогательно подпевавший тихо-тихо гимну Словении, и Анди Кофлер, который наконец-то полетел, и последний прыжок в жизни Бьорна с тихим, без помпезности и пресс-конференций, объявлением о конце (ох, боже, я не думала, что увидев это сообщение, меня накроют такие эмоции!), и прекрасный Грегор, который, конечно, уже в своей голове на Ямайке, но не сдал позиций, и Юрий, радовавший меня у доски лидерства своей красивой мягкой улыбкой, и Аннеш Бардал, который тоже, скорее всего, последний раз порадовал нас майкой Супермена и серебрящимися висками, и австрийская молодёжка, напирающая целым фронтом...

Все, все прекрасны. Я буду безумно скучать эти несколько месяцев — а по кому-то и всю оставшуюся жизнь.

@темы: летающие мужики на лыжах

---

Посмотрела "Kill Your Darlings"; ничего великолепнее не видела давно.

Посмотрела и затосковала, вспомнив себя года четыре назад, ту прекрасную в забвении самообмана себя, которая размахивала бокалом красного вина, стоя на шаткой кровати, и резко выдыхая дым протяжно читала Илиаду по памяти. Теперь я и вино-то красное пью редко, и курить не курю, и стихов совсем не помню, а сама, как Артюр Рембо, бросила писать их к совершеннолетию. Но мне нравилась та я, пусть это и не я вовсе, а глупая, фальшивая маска. А теперь это всё растаяло, и я дошла до основы, до простоты и прямоты, и девочек с восторженными взглядами нет, и Илиады, и полных дыма тёмных комнат.

@темы: киношенька, про Аннушку, открытки самой себе

---

Какой красивый был сегодня Зеверин! Очень люблю его таким — когда всё в порядке, когда всё хорошо, когда его несёт вперёд с невыразимой внутренней силой.

@темы: летающие мужики на лыжах, красивые мужики

---

мимоза и горные вершины: олимпийская любовь

(Традиционный кросс-пост из ЖЖ. Кажется, это самый сложный и страшный текст, который я когда-либо писала. Буква за буквой, в час по чайной ложке, вместо сеанса психотерапии — исцеление через текст, может, пока и не дало конкретных результатов, но легче стало. Точка поставлена.)

Сегодня утром я оглядела свою комнату и поняла, что что-то не так. Чуть задумавшись, я сразу поняла, что именно: ровно месяц на моём прикроватном столике лежат олимпийская аккредитация и папка с комментариями и интервью, а на письменном столе – тетрадь с цитатами. Лежат эти вещи ровно так, как я выложила их из сумки в первый вечер после возвращения домой. Сегодня ровно месяц с моего возвращения, и я так и не нашла сил просто прикоснуться к ним. Я обхожу их стороной, стараясь даже не задерживать на них взгляд. Потому что просто не могу.

В моей голове – белый шум от сливающихся воедино эмоций самого разного характера, словно ползунки, отвечающие за их интенсивность, выкрутили на максимум. Когда я закрываю глаза и пытаюсь понять, что я чувствую, то мне представляется огромный спутанный клубок разноцветных ниток. Весь этот месяц я ходила вокруг этого клубка, пытаясь найти ниточку, за которую можно начать его распутывать. Наконец она нашлась, и я вытягиваю нить за нитью, распутывая её, разматывая медленно и неторопливо весь клубок.

Написать про Сочи – значит подвести итог, поставить точку и закрыть все гештальты. Ровно месяц, ровно, чёрт возьми, месяц я пытаюсь вернуться в реальность и начать жить дальше, и, кажется, только сейчас мне удалось заставить себя осознать, что нужно открыть ноутбук и начать делать единственную вещь, которую я умею сносно: рассказывать истории. Сегодняшняя история будет длинной.

Тридцать две тысячи знаков психотерапии через текст

Одиссей вернулся на Итаку

Когда в окне самолёта показались белёсые вершины гор, а из другого окна салон пронзили яркие лучи солнца, такого, которое бывает только на юге, на сердце сразу потеплело. В который уже раз попадаю я в этот чудесный, чудесный южный город и в который раз я с первой же секунды чувствую себя как дома. Даже два года назад, когда в центральном Сочи и тем более в Адлере было трудно дышать от строительной пыли, а вокруг, куда ни посмотришь, были строительные краны, заборы и рабочие в цветастых жилетах.

Ты выходишь из аэропорта и оглядываешь глазами залитую солнцем долину. С одной стороны от тебя – красивые, изящные горы. С другой – бликующее на свету море. Ты вдыхаешь полной грудью воздух, пахнущий морской солью и какими-то цветами (даже в феврале воздух всё равно пахнет цветами) и понимаешь, что вернулся туда, куда тебя тянуло всё это время.

Адлер преобразился до неузнаваемости. Ровно год назад я впервые попала в Имеретинскую низменность, и то, что я там увидела, было сложно назвать даже проектом города: это была огромная, бесконечная стройка без конца и края, монотонная, тянущая какой-то безысходностью в духе платоновского «Котлована». Серая пыль въедалась в кожу, приставала к одежде, покрывала все слизистые так, что сложно было прокашляться. Посреди этой колоссальной стройки цвела мимоза, словно предвестник будущей жизни, которая наполнит все эти рытвины и бетонные блоки через год. Мимоза зимой, в феврале, среди грязи и пыли, среди разворованных миллионов, среди потоков ругани и критики, среди сотен улыбающихся редкими зубами гастарбайтеров и исполинских экскаваторов – с этого для меня начался Адлер год назад.

Сейчас Олимпийский парк и его окрестности захватывают дух. За двенадцать месяцев, словно грибы после дождя, появились гигантские стадионы, строения разного назначения, отели, развязки, хорошие дороги. Всё это возникло почти из ниоткуда, за невозможно короткие сроки. И всё это действительно удобно для использования и жилья. И окружающая часть Адлера тянется вверх, стараясь соответствовать заданному тону, с привычной русской неуклюжестью и небрежностью, которая не вызывает повода критиковать и ругаться, а больше заставляет улыбнуться без тени снисходительности. То увидишь смешные ошибки в названии магазина, переведённого на английский, но тут же одёрнешь себя, вспомнив, как здесь было с языками раньше, то заметишь, что красивая обочина маршрута для журналистов в какой-то момент заканчивается и начинается строительная свалка, но смеяться перестаёшь, задумавшись о том, что это свалок мало, а отлично отделанного пространства гораздо больше.

#SochiProblems, или Безудержное веселье в селе Весёлое

Жильё – тема веселая. Волонтёров селили в пять локаций: одна в горах, две в Адлере, одна в Хосте и ещё одна вообще в Лоо (бедные, бедные ребята). Мне, как и всем переводчикам, колоссально повезло, и нас разместили в Адлере в отельный комплекс «Омега» на территории Екатерининского квартала, изначально предназначенного для проживания пишущей прессы, поскупившейся на дорогие отели в Олимпийском парке, и части делегаций. Место, на мой взгляд, самое удачное из всех: до Олимпийского парка десять минут на автобусе, море в семи минутах пешком и либеральные правила проживания (никакого комендантского часа и смешная логика охраны: зачем отбирать у всех проходящих на территорию деревни алкоголь, если в двадцати метрах от входа внутри есть магазин с роскошным ассортиментом, а ещё в ста метрах прелестный круглосуточный бар под названием «Самогон»? Только если отката ради.)

Многострадальная Омега

Правда, это именно то место, откуда пошёл великий хэштег #SochiProblems. Мы и журналисты жили в абсолютно идентичных многоквартирных домиках, поэтому этот хэштег мне не чужд. После долгих поисков четырёхместного номера и борьбы с экселевским файлом базы данных, каким-то удивительным образом весившим 500 мегабайт и отказывавшемся из-за этого хоть как-то функционировать, нас заселили в квартиру, которая в базе была отмечена красным с припиской «НЕ ЗАСЕЛЯТЬ». Зайдя туда, мы быстро поняли, что к чему: обе комнаты были захламлены сваленной в кучу мебелью, а многих благ цивилизации не доставало. Впрочем, урны, занавеска для ванной, насадка для душа и прочие необходимые для проживания вещи магическим образом появились после первой недели. С дырой в стене в ванной мы даже сроднились, а то, что электрическая сеть такая корявая, что чайник с литром воды грелся четверть часа, – ну и что, экая невидаль. Не было у нас и занавесок, но день на восьмой у нас появился рабочий с занавеской в руках. Он пришёл, встал посреди комнаты, задумчиво оглянул помещение и протянул: «Так у вас и карниза нет…». И удалился. Больше мы не видели ни его, ни занавеску, ни карниза. Но, признаться честно, это было неважно: с началом работы дома я появлялась глубокой ночью, падала на кровать едва раздевшись и отодвинув растущую с каждым днём гору вещей на вторую половину кровати, и отрубалась на законные часа четыре сна.

Говорят, в других деревнях было ещё хуже. Подруга, заехавшая на несколько дней раньше меня, выложила в первый день фотографию в Инстаграм с припиской, которая стала отличным описанием самого крупного поселения волонтёров в селе Весёлом, оно же село Унылое: «Хорошая новость: у нас есть чашки. Плохая новость: в них цемент».

И всё же условия жизни были не такими уж и плохими

Отдельной строкой нужно упомянуть еду. Благодаря моему странному графику работы, приёмы пищи у меня были несколько перепутаны: завтрак в деревне – ужин в деревне – обед на объекте. Велика беда, правда. Завтрак и ужин при этом были, мягко говоря, несъедобными: эти полуфабрикатные блинчики снились мне неделю. Благодаря голодным бунтам в других деревнях (наша была более аморфной из-за более приличных условий жизни; другим терять было нечего) под конец качество чуть-чуть улучшилось, и даже начали давать слойки и сухофрукты, которыми я и питалась, однако в целом после этого мне никакая еда не страшна. Минус два размера и пять килограмм за три недели – олимпийская диета в действии. Моя прекрасная спутница всю дорогу шутила, что под конец Игр наша фигура позволит нам самим пойти прыгать на наш трамплин, и была недалека от правды.

Красная поляна

Но каким бы красивым, впечатляющим и современным ни был Олимпийский парк, Красная поляна гораздо уютнее. Может, это связано с тем, что я слишком люблю горы или что я эмоционально привязана именно к Поляне за все эти полтора года, но дом там, в долине, между хребтами, когда рядом плещется Мзымта, а мягкое горное солнце рисует жёлтые узоры на склонах гор. Роза Хутор, наполнившаяся жизнью, действительно напоминает набережную Инсбрука, только ещё уютнее, ещё нежнее и роднее. Снующие туда-сюда люди, магазинчики, кафе и бары, жужжащие канатные дороги – туда, где не было ничего ещё год назад, пришла настоящая жизнь, кипящая, бурлящая, заполняющая собой всё пространство. А Макдональдс с верандой с видом на горы – настоящее чудо. Сама долина преобразилась до неузнаваемости, и сейчас это современный горный город, красивый и обжитой (кроме, конечно, сбербанковской Горной карусели, стоящей с отделанными фасадами и пустой внутри, словно потёмкинские деревни).

Прекрасная, прекрасная Мзымта

В последнее время все голосят и вопят по поводу экологической обстановки в Красной поляне и в особенности про «убитую экосистему Мзымты». Когда я увидела Мзымту в этот раз, я её не узнала. Вода в ней настолько кристально чистая, что виден каждый камешек на её дне. Даже альпийские реки, которые я видела в Австрии, не настолько прозрачны. Вот вам и загубленная экология.

Внизу и наверху, в Поляне, царит особая атмосфера. Когда ты задерживаешься хотя бы на секунду, чтобы задуматься об этом, то понимаешь, что будто бы находишься в альтернативной реальности. Вокруг тебя – приятные, красивые люди со всех концов планеты, причём их общительности и доброжелательность никак не связана со степенью их известности, и ты ничуть уже не удивляешься, встретив известного ведущего с центрального телеканала или столь любимого тобой спортивного фотографа, работами которого спамишь во всех соцсетях не первый год. Вокруг тебя не существует времени, потому что работа кипит круглыми сутками, и искажено пространство, потому что кажется, что в мире не существует ничего, кроме Адлера и Красной поляны. Вокруг тебя полная безопасность и нет ни одного лишнего человека. Вокруг тебя всё то, что ты так любишь и благодаря чему чувствуешь себя по-настоящему живой.

Наш филиал Инсбрука

Родной трамплинчик

«Русские горки» – место поистине легендарное. Перед тем, как я впервые попала на трамплин в декабре 2012 года, на тренинге нас усиленно пугали тем, что все мы автоматически нарушаем правила безопасности, и по-хорошему посетители и сотрудники обязаны носить там строительные каски, но всем, как всегда, всё равно. Это оказалось не преувеличением, но где наша не пропадала. На тестовых мы с родным трамплинчиком прошли и огонь, и воду, и селевые потоки. Поэтому сейчас меня не могло напугать ничего.

Однако когда я в первый раз приехала на трамплин (по-королевски, по роскошной канатной дороге, а не по грязному серпантину, хлюпая по колено в глинистой жиже; впрочем, её уже разбирают, так что это было эксклюзивное счастье на две недели), я не поверила своим глазам: как же всё изменилось!.. Знаете, это чувство сродни тому, когда видишь человека, которого когда-то любил, спустя много лет, и приходится вглядываться в изменившиеся черты, чтобы вспомнить под ними то, что вызывало тёплые чувства когда-то. Исчезли кашеобразные дороги, сменившиеся чистеньким асфальтом. Исчез пресс-центр с протекавшей крышей прямо напротив зоны выката. Исчезла картонная лабиринтоподобная «четвёрка», в которой можно было пробить внешнюю стену локтём и в которой были лестницы, идущие по синусоиде, – её снесли и отстроили заново, красивую, аккуратную, с огромными окнами и просторными коридорами, в которых стены докрашены полностью, а не кусками и кляксами, но нет тех трогательных фотографий, закрывавших дыры в стенах. Исчезла до неприличия короткая зона выката, а вместе с ней и доска лидерства с пальмами в кадках. Исчезла палатка для официальных лиц, а с ней исчезла и лучшая точка для просмотра соревнований, на которой я в декабре вцеплялась замёрзшими пальцами в пластиковый стаканчик с чаем, влюбляясь с каждой минутой в мужчин на лыжах, туманы и горы.

Теперь трамплин – это бесконечная череда лестниц, постоянное монотонное восхождение по которым начинает восприниматься как священный ритуал испытания силы воли и концентрации духа. Многоуровневые железные конструкции на сваях, огромный просторный пресс-центр, железные трибуны, которые не прогибаются под ногами и не покачиваются опасно, когда жалкая кучка зрителей срывается с места в перерыве, асфальт и бетон – вот что пришло на смену царившей там несколько лет горной грязи. Однако вместе с лужами и глиной он потерял частичку своего обаяния и уюта. Правда, так думалось мне в первые пару минут, пока я чуть было не наступила в огромную лужу незастывшего цемента: добро пожаловать домой, Аннушка, здесь всё по-прежнему.

Тяжела и неказиста жизнь простого переводчика микст-зоны

История о том, как я добилась назначения именно на родные «Русские горки», заслуживает отдельной простыни не меньшего объема. С моей роскошной языковой парой «английский-испанский» мне самое место на одном из наиболее немецкоговорящих объектов всех Олимпийских игр, поэтому процесс уговаривания всех ответственных лиц поставить меня на, пожалуй, самый не избалованный вниманием объект напоминал мне сказку про братца Кролика, который вопил, что с ним можно делать всё, что угодно, только не бросать его в терновый куст. Терновый куст – мой дом родной, и в случае с грязненьким, кривеньким и никому не сдавшимся трамплином это именно так. Тем не менее, я – одна из немногих счастливцев, кто попал туда, куда хотел больше всего.

Правда, у меня были определённые опасения по поводу работы. Если на тестовых мы, переводчики, по большей части занимались сопровождением спортсменов и официальных лиц, а не чистым переводом, то теперь это отобрали другие функции, а мы остались с носом. И работы на большинстве объектов было, откровенно говоря, мало. Но только не у нас. Несмотря на то, что первые несколько дней Олимпийских игр нам с подругой катастрофически не везло в мелочах, и мы так и не установили, за что это была такая кармическая компенсация или даже предоплата, в глобальных вещах наше везение сложно недооценить.

Все Олимпийские игры я фактически проработала сотрудником Олимпийской службы новостей, прекрасной группы людей, чья основная обязанность – приставать к только что выступившим спортсменам, спрашивать у них, что да как, а потом вывешивать их «всё зашибись» и «пошли вы к чёрту» в онлайн-систему для журналистов. Моими коллегами чудесные люди со всех концов света, от Америки до Польши, от Великобритании до Франции. Поначалу моей главной обязанностью был перевод интервью с русскоговорящими спортсменами, но быстро стало понятно, что от них много эксклюзива не получишь, и спектр расширился до непосредственных интервью и подслушивания цитат из чужих комментариев, а также помощи русскоязычным журналистам, не сильно владеющим языками. Так что удалось посмотреть, послушать и пообщаться с абсолютно всеми интересными мне персонажами – а неинтересных у нас и не водится.

Примерно так выглядело моё рабочее место

Работы было достаточно много, и приличный процент публикуемых цитат проходил через мои руки. Каждый день начинался и заканчивался просмотром «свежей прессы»: мы выуживали свеженапечатанные цитаты из специальных ящиков и, пожалуй, чуть более шумно, чем требуется, обсуждали написанное, пугая замученных журналистов и привлекая к себе хмурые взгляды. Толстенная пачка этих цитат до сих пор лежит у меня на прикроватном столике.

И, знаете, за все мои несколько лет попыток работать в журналистике я никогда не испытывала большего удовлетворения, чем когда находишь сделанную тобой цитату в СМИ самых разных стран или когда слышишь, как комментатор по телевизору зачитывает интервью, которое ты брал накануне. Вот она, работа мечты.

Безусловно, это всё не было бы так приятно, если бы меня отправили на какой-нибудь другой вид спорта, в котором я ничего не смыслю. Здесь же, когда ко всем нашим мальчикам и девочкам относишься как к родным, когда окончательно осознаёшь, что ты в месте, которое любишь всем сердцем, только когда мимо тебя с великолепной почти военной выправкой проходит Юрий Тепеш, а за ним семенит тренер Симона Амманна, навьюченный костюмами, – именно в таких условиях можно работать без выходных и перерывов на такие мелочи, как сон и еда. И, в общем-то, мы на них и не прерывались. Я не пропустила ни одной тренировки мужских прыжков за всё время Олимпийских игр. Когда они стояли в мои смены, было прекрасно. Когда мои смены выпадали на другое время, было не менее прекрасно, поскольку я приходила на трамплин и всё равно смотрела их. Двоеборья и женских прыжков в моей жизни было, к сожалению, чуть меньше, но проводить каждый день по 15 часов на трамплине было бы выше моих сил. Изредка – можно. Не убудет.

Остальная Олимпиада прошла мимо меня. Я чуть-чуть зацепила краем глаза фигурное катание, однажды посмотрела на большом экране биатлон и упорно залипла на санный спорт (ох, Армин Цоггелер, гроза Скайклуба! ох, Феликс Лох!). И всё. Но ничуть не жалею об этом – мне и моих прыжков хватало.

Так как подавляющее большинство соревнований и тренировок начиналось в районе девяти вечера, мой распорядок дня выглядел душераздирающе: подъём в 9:30, полчаса-час на работу (надо и совесть иметь), завтрак, затем, в дни, когда с утра не было интересных тренировок, дырка в расписании до 16:00, которая каждый раз заполнялась какой-либо чепухой вроде попытки пойти и уснуть на море, лёжа на твёрдой едва прогревшейся гальке, или дотащиться до Олимпийского парка. Далее следовала попытка запихнуть в себя жалкое подобие ужина и отправление на смену к 18:00. В девять стартовали соревнования или тренировки. Тянулись они до полуночи, над чем посмеивались изнеженные атлеты, повально публикуя в соцсетях фоточки себя с любыми большими часами, остроумными, как им казалось, подписями и извечным хэштегом #latenightsession. Ишь, слабаки! Мы лишь фыркали на подобные проявления избалованности, поскольку наш день не спешил заканчиваться, когда последний из ребят допрыгивал и топал переодеваться с лыжами наперевес. Пока закончишь сдавать собранные цитаты, пока провозишься с макулатурой, пока вспомнишь обо всех вещах, которые распихал в разные части пресс-центра и соберёшь их все воедино, не раз спросив себя «а голову ты свою, Аннушка, не забыла?», пока пропустишь всех журналистов на нашу жалкую маршруточку ТМ11 (мы, переводчики, имели доступ к транспортной системе для журналистов, но при одном условии: журналисты вперёд, а мы – как влезем; в случае с газелью на маршруте «Горный медиацентр-Русские горки» в дни соревнований ожидание свободного места могло затянуться на час), уже время тянется к двум, а то и трём часам ночи. Затем ты обязательно застрянешь в какой-либо части своего маршрута домой, попав в часовой интервал движения автобусов, и ладно если с тобой смелые и наглые журналисты, способные взять штурмом транспортное бюро и потребовать дополнительный автобус (правда, из-за всех проверок он нередко приезжал позднее товарища по расписанию). Но часто это заканчивалось на самом дне олимпийской жизни: в полпятого утра в Богом забытой части Олимпийского парка, пытаясь заснуть на транспортном еже, потому что нужный автобус будет через 55 минут. #latenightsession, говорите?

Никаких личных отношений в микст-зоне

Впрочем, если предыдущий абзац вы по доброте душевной приняли за жалобы, то выбросите это из головы. Пустое хроникёрство и констатация факта, не более того. Потому что все лишения, все мучения, весь недосып, всё недоедание и вся боль в ногах от постоянной беготни по лестницам стоили тех эмоций, которые нахлынули на меня в первый же день и не отпускают до сих пор.

На всех тренингах нам в голос твердили: Вы не должны иметь никакого отношения ко всему происходящему. Вы должны соблюдать нейтральность. Вы – сторонние наблюдатели. Никаких личных отношений в микст-зоне, чёрт возьми. Но оказалось проще доказать теорему Ферма, чем соблюсти это правило.

Наш вид спорта, оба наших вида спорта отличаются удивительной атмосферой. У нас есть конкуренция, но нет негатива и желания перегрызть друг другу глотки. У нас есть лидеры и ведомые, но всё строится на взаимном уважении и, если хотите, любви. У нас есть свои конфликты, но они в большинстве своём решаются тихо и мирно, без выволакивания оппонентов в грязи и устраивания публичных сцен. Здесь всё строится на кипящей, бурлящей жизненной энергии, которая исходит ото всех, кто имеет какое-либо отношение к этому спорту. Здесь каждый, даже самый, казалось бы, незначительный человек становится частью большой семьи. И это ощущается в каждом шаге, действии и жесте окружающих. Да даже в том, как рейс-директор Вальтер Хофер со своей неизменной по-австрийски мягкой улыбкой прикалывает на ленту твоей аккредитации значок Международной лыжной федерации со словами «Мы же теперь коллеги».

Все, с кем приходится сталкиваться, невероятные люди, такие, которых, наверное, один на миллион. Всех и не перечислишь, а так хочется, да слова застревают в горле и комом встают, как только начинаешь перебирать в памяти стоп-кадры и милые твоему сердцу портреты. Как невыразимо прекрасна медиа-координатор двоеборья Сильке, по забавному стечению обстоятельств ставшая моей начальницей на время Игр! Как прекрасны все члены FIS, с которыми удаётся взаимодействовать, от контролёра оборудования двоеборья, у которого всегда припасён чайник и печеньки, до того же Вальтера, заражающего своим мягким спокойствием даже в самые нервные минуты. А рейс-директору двоеборья Лассе Оттесену я на страницах этого блога столько уже раз признавалась в любви, что, кажется, пора заводить для него отдельный тег, но я никогда, никогда не устану это повторять, потому что человека столь открытого, столь светлого душой, столь полного жизненной энергией нельзя не полюбить с первого взгляда и навсегда.

Чтобы рассказать, насколько прекрасны наши спортсмены, не хватит слов всех языков, на которых я говорю. Все они без исключения – интереснейшие, умнейшие люди, на которых нельзя смотреть без восторга и обожания. Общаешься с ними и впитываешь в себя их энергетику, учишься их отношению к жизни, их простоте, их целеустремлённости, их любви к тому, что они делают.

Человеком всех Олимпийских игр, безо всякого сомнения, для меня и всех остальных стал Томас Моргенштерн. Весь сезон это имя не слезало с газетных передовиц: феноменальное возвращение после тяжёлого прошлого сезона, первая победа за несколько лет, сразу после неё падение, выход на Турне четырёх трамплинов с синяками и сломанным пальцем, второе место в общем зачёте Турне – и новое падение, гораздо более страшное. Больница, черепно-мозговая травма, десять дней тишины. И приезд в Сочи в составе олимпийской сборной через три недели после падения. Невозможный, невозможный Томас. Феникс, восставший из пепла.

Томас — это личность невероятного масштаба. Он – звезда, герой, всеобщий любимец. Журналисты вцепляются в него и не отпускают по полчаса. Все вокруг в него влюблены, все зачарованы и заворожены. Он стоит рядом, рассказывает что-то очередному журналисту, а у тебя захватывает дух просто от той атмосферы, которая создается вокруг него. Нужно видеть и слышать, с каким придыханием все о нём говорят, пусть даже и рассказывая о похождениях в ночном клубе. Нужно ощущать, как электризуется воздух рядом с ним. Колоссальная сила личности чувствуется в каждом его слове и в каждом жесте. Ему всё по плечу, и нет ничего, что было бы для него недостижимым. Он здесь, он стоит перед тобой на расстоянии метра, он улыбается тебе, ты видишь его усталые глаза, и у тебя пересыхает в горле от волны смешанных чувств, которые вызывает этот невозможный человек.

Говоря обо мне, не может не всплыть имя Грегора Шлиренцауэра. Легенда с ремнём и в целом моим отношением к этому долговязому австрийцу так просто меня не оставила, и я даже не удивилась, когда на первой планёрке при звучании этого имени коллеги из оргкомитета захихикали и начали кидать на меня многозначительные взгляды, а после каждого медального розыгрыша спрашивали меня «ну как там этот твой австриец?». А с медальными розыгрышами было плохо. Грегор мечтал об индивидуальном золоте больше, чем о чём бы то ни было. Целый год подготовки. Рассказы о том, как он об этом мечтает, в каждом интервью. Целеустремлённость и невероятное желание. И спад формы. Ещё в начале этого года было понятно, что если бы Игры были в прошлом году, он был выиграл всё, но в этом так просто ничего не пройдёт. Перед Сочи все понимали, что никакого золота не будет, но не произносили это вслух. И только сам Грегор верил до последнего – пока не проиграл с треском первый медальный розыгрыш. Видеть, как он ловил воздух ртом, словно рыба, вытащенная из воды, перед телекамерами, а после десятого вопроса про причины проигрыша от пишущей прессы утыкается лицом в ладони и тихо шепчет «Если бы я знал, что всё так будет…» – зрелище совершенно душераздирающее. Как и полное опустошение после второй проигранной медали. Как и сорванный решающий прыжок в командном соревновании. Говорить об этом сложно, очень сложно. Остаётся только вздыхать, вспоминая светло-ореховые смотрящие в никуда глаза и два флажка, русский и австрийский, на шлеме.

Множество других невыносимо прекрасных людей было у нас. И невероятный тренер австрийцев Алекс Пойнтнер, открытый, прямой, любящий своих ребят словно собственных сыновей и принимающий всё близко к сердцу – так, как, наверное, и надо. И нечеловечески великий Нориаки Касаи, «камикадзе, вернувшийся в полнолуние» по словам одного японского журналиста, чуть не выигравший индивидуальное золото в 41 год с травмой колена. И прекрасные юные немцы, смотря на которых не можешь не улыбаться во всю широту рта, как мягко и по-доброму всегда улыбается Маринус Краус. И великолепные словенцы: героически державшийся и шутивший сквозь боль Роберт Краньец, очаровательный Петер Превц с его прямотой, математическим складом ума и лекциями по физике снега в интервью, по-нездешнему красивый и изящный Юрий Тепеш с военной выправкой и элегантными эвфемизмами в интервью. И спокойный, рассудительный Михаэль Хайбёк, рядом с которым заражаешься его твёрдой уверенностью в себе. И заразительно улыбающийся Аннеш Якобсен с красивым синяком под глазом, шутящий про схватку с трамплином. И не попавший в основные соревнования Андреас Кофлер, весь сезон воюющий сам с собой, отчаянно обнимающий себя за колени после очередного неудавшегося прыжка. И красивый-красивый Аннеш Фаннемель, нервно хватающий себя за запястья, когда видит падение Краньца. И Симон Амманн, которого я видела в самых разных ипостасях, от лучезарно улыбающегося, помолодевшего лет на десять и всё больше похожего на того смешного мальчишку в круглых нелепых очках, выигравшего две золотые медали много лет назад, до борющегося с подступающими к горлу слезами. Все, все, все абсолютно прекрасны, и описать всех просто невозможно. В каждого из них влюбляешься так, что теперь видишь их по телевизору, и сердце щемит от нежности.

Прыжковых девочек в моей жизни было крайне мало; нельзя получить сразу всё, что хочешь. На первом в истории розыгрыше олимпийских медалей по прыжкам с трамплина среди женщин я была простым зрителем. Поймала себя на мысли о том, что при всём огромном количестве соревнований по прыжкам и двоеборью, на которых я была, эти были первыми, которые я смотрела с трибуны. И ощущения, конечно, интересные. Вечер был прекрасным, и он не мог быть иным: начался он с того, что я встретила маму одной из двух моих любимых прыгуний, и мы вместе смотрели первый раунд, а закончился он серебром Даниэлы Ирашко, второй моей любимой прыгуньи. Я хлопала в ладоши как дурочка, прыгала на месте и кричала вместе с толпой от радости. Надо бы почаще опускаться до статуса «просто зрителя» – это гораздо интереснее, чем кажется.

Первый в истории розыгрыш олимпийских медалей по прыжкам с трамплина среди женщин

Зато в моей жизни было много двоеборья, хотя двоеборья много не бывает, потому что оно фантастически прекрасно. Если прыжки приносят эмоции сильные, но разнообразные, то двоеборье – это концентрация чистого счастья. Счастье, которым светится трогательный краснощёкий худенький Эрик Френцель, как никто другой заслуживший своё золото. Счастье, с которым покрасившийся в норвежский триколор Магнус Крог рассказывает, что глупые вещи приносят удачу, и вот она – первая олимпийская медаль в его жизни. Счастье, с которым добровольно отдавший последний в жизни шанс получить олимпийское золото Магнус Моан кидается обнимать лежащего на снегу и не способного поверить в происходящее новоиспечённого золотого медалиста Йоргена Гробака, в жизни не выигрывавшего даже на этапах Кубка мира. Счастье, с которым тот же Магнус Моан вопит «Jaaaaaaaaa!» на весь конференц-зал от переполняющих его эмоций.

Прекрасные норвежские двоеборцы катаются на пузе с трамплина

Всё лыжное двоеборье – одно сплошное счастье. И даже ложки дёгтя вроде душераздирающей картины, когда исхудавшего, с заострившимися скулами, нервно хватающегося за собственные запястья Джейсона Лами-Шапюи доводят почти до слёз французские журналисты с гаденькими улыбками, или когда не попавший в команду Микко Кокслиен грустно ждёт товарищей после соревнования, не перекрывают этот поток невероятного счастья, заполняющего собой всё пространство.

Олимпийские игры – это любовь

Я не знаю, о чём ещё можно рассказать. Мне хочется бесконечно писать о людях, невыразимо прекрасных людях, окружавших меня все три недели. Но если я дам волю себе, то потоки моего сознания просто заполонят всё пространство.

Очень хочется признаться в любви ещё одному прекрасному человеку, несмотря на то, что весь этот текст и есть сплошная череда признаний в любви. Чудесная, чудесная девочка, которую подарили мне краснополянские горы больше года назад, снова прошла всё это вместе со мной. И её невозможно не любить. За то, что единственная действительно понимает весь этот водоворот эмоций без слов. За то, что мирилась с моим беспорядком, занимавшим все плоские пространства нашей комнаты. За то, что терпела мои приступы залипания на разных красивых людей и одного вполне конкретного такого юношу, и мои нестерпимые позывы обниматься, накрывавшие в моменты, когда эмоции любого характера переполняли меня до края. За пешие прогулки в глубине ночи в Красной поляне и катание на канатной дороге в темноте. За смех и постоянные шутки надо мной. За тихие разговоры в бесконечных автобусах. За стоическое спокойствие по отношению к моими странным кулинарным пристрастиям и периодическим попыткам напиться нервной разрядки ради. И просто за то, что была рядом всё это время.

Все Олимпийские игры – это любовь. Чистая, бесконечная любовь всех ко всем, всего ко всему. Любовь, витающая в воздухе на фоне прекрасных горных пейзажей, – ничего лучше в этой вселенной нет и быть не может. Любовь, отражающаяся в объективах телекамер. Любовь в стаканах мерзкой Балтики и в стробоскопах единственного в Красной поляне ночного клуба. Любовь в улыбках счастливых коллег и в морщинках вокруг глаз спортсменов на медальных церемониях. Любовь на лице подруги, плачущей от переполняющих эмоций, когда под проливным дождём награждают её любимого биатлониста. Любовь, бликующая на сверкающем от солнца снеге. Любовь в ворохах открыток с неровным почерком, разлетающихся по всей стране. Любовь на фоне шипения горящего олимпийского факела. Любовь в молочных коктейлях из Макдональдса и на лицах уставших журналистов, забегающих за десятой кружкой кофе в день. Любовь неисчислимая, не измеряющаяся количеством значков на аккредитации, медалями и статусом. Безграничная и вселенская, всепоглощающая, возведённая в абсолют Любовь. Её я увезла из Сочи и храню в сердце как главную драгоценность.

В последний день, когда все начали осознавать, что конец близок, мой прекрасный французский коллега спросил меня о дальнейших планах. «Домой», – тихо ответила я. «А дом – это где?», – спросил он меня в ответ, и я еле сдержалась, чтобы не сказать, что дом здесь, среди этого драгоценного снега, среди людей в смешных шапках с наполненным счастьем глазами, среди горных вершин и флагов всех стран, на этом неказистом трамплине с незавидной судьбой. Нет жизни вдали от побережья Чёрного моря, показалось мне в ту минуту.

Меня прорвало в самолёте, и эмоциональный белый шум зашкалил настолько, что обняв мою чудесную спутницу на прощание, я не выдержала и по-глупому, по-простому, по-светлому разревелась. И так до самой Москвы, не желая понимать, что олимпийская сказка закончилась, и у меня осталась только пара сотен фотографий, священная тетрадка с цитатами да горсть воспоминаний в сердце.

Закрытие я смотрела уже дома. Олимпийские игры закончились для всего мира тем же, с чего они начались больше года назад для меня – с мимозы. Я смотрела последние минуты церемонии, невидящими глазами уткнувшись в экран, и отчётливо ощущала, как в моей комнате пахнет мимозой. На самом деле из окна пахло только сыростью, душным городом и выхлопными газами. Но я закрывала глаза и ощущала сладкий, чуть приторный запах мимозы. На душе от него становилось чуть спокойнее.

@темы: про Аннушку, drink & travel, безудержное веселье в посёлке Весёлое, никаких личных отношений в микст-зоне, сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, открытки самой себе, а во лбу звезда горит, летающие мужики на лыжах, золотой мальчик, Остапа понесло

---

"Годами я зависел от успеха и чувства превосходства, которые и давали ощущение удовлетворения", — рассказывает Пойнтнер в интервью, которое с трудом получается читать спокойно, — "Как только ты понимаешь это, то переступаешь черту, при которой дело уже не в далёких прыжках команды. Нужно справляться с другими вещами, в том числе и не самыми приятными и лёгкими".

"Мне как зрителю всегда было интересно следить за конфликтными ситуациями, если движения вперёд нет, хотя попутный ветер дует в спину. Как реагирует на это спортсмен? Как отвечает команда? Это и есть определяющий фактор. Иметь смелость говорить обо всём прямо и громко — это самое важное, ведь дела не всегда идут так, как тебе хочется. Никто не уходит на пенсию, говоря, что всё прошло так, как задумывалось. Со многим нужно уметь справляться, и это делает работу и жизнь интересными".

Алекс говорит о Кофлере, что они оба чувствовали перед началом сезона, что в этом году можно было задуматься даже об общем зачёте. "Но после падения он стал ведомым самим ощущением того, что он не в форме, погрузившись в полную пассивность. Когда была возможность сделать маленький шаг в сторону исправления, он опускал руки и упускал возможность. Но я должен был верить в будущее, чтобы передать эту веру Анди", — рассказывает он, говоря, что у них получилось, и они вернулись в самое начало пути: когда Анди достаточно верит в себя, что может взлететь на подиум.

А говоря о себе, он будто бы подводит итоги, рассказывая, что многое сделал, и что рад, что этот трудный для всех сезон раскрасила яркая смена поколений и перелом в основном составе команды. "И всё же я не смогу до пенсии спускать ребят с трамплина", — говорит он, и сердце сжимается в предвкушении плохих новостей, несмотря на то, что ничего не известно, а переговоры с ним всё же, как он утверждает, ведутся, хотя в федерации грядут перестановки на всех уровнях, и даже Веттори боится за своё кресло.

Пожалуйста, Алекс, пожалуйста. Не уходи. Не сейчас. Вцепись зубами за место, как ты умеешь. Потому что я просто не знаю, что ребята, да и мы все будем без тебя делать.

@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, летающие мужики на лыжах

---

Дошла до университета. Не пошла в университет, а пошла разговаривать с милыми моему сердцу людьми, с которыми спокойно и хорошо. С одними, с другими, с третьими — только разговорами я и живу, разговорами и изредка Кубой либре.

Вечером, вместо того, чтобы сделать всё запланированное на вечер, я проговорила пять часов кряду с единственным человеком, который понимает моё состояние полностью, безо всяких условностей (чёртово расстояние, было бы куда легче говорить об этом, видя перед собой эти зелёные глаза).

И, кажется, произошло что-то очень важное. Какая-то недостающая деталь нашлась. Что-то сдвинулось с места внутри, и я начинаю понимать и принимать ту гамму чувств, которая захватила меня и не отпускает последний месяц. Всё это время я слышала внутри себя белый шум: будто кто-то выкрутил все ползунки, отвечающие за силу эмоций и чувств, на полную; их слишком много, слишком сложных, слишком разных, слишком сильных. И сейчас, только что, я внезапно услышала не белый шум, а каждую из них в отдельности. Не какофонию, а многоголосье. Предстоит ещё много работы над собой, чтобы осознать каждую из них, понять причины и последствия, сжиться с ними. Но теперь я вижу, что хаос постепенно превращается в упорядоченную структуру.

@темы: филиал твиттера, про Аннушку, открытки самой себе

---

разбор полётов с календарём следующего года

Увидела предварительный прыжковый календарь на следующий год, который, оказывается, с ноября закопан в глубине нового фисовского сайта; лучше бы не видела — больно смешной. Мало мне того, что есть вероятность клёвого маршрута "Милан-Чайковский" в моей жизни этой осенью, так ещё и Нижний Тагил в декабре наклёвывается. В общем, посмейтесь вместе со мной.

посмеёмся над календарём

Первые три этапа — тайна, покрытая мраком. Они опять планируют начинать 22 ноября, но, надеюсь, хоть в этом году догадаются не лезть в Центральную Европу в это время. В календаре стоит классная ремарка "based on analysis 2013/2014". То есть Куусамо и Лиллехаммер (руки прочь от Лиллехаммера, упыри, я вам дам пытаться выпереть его из календаря!) действительно на волоске от вылета, там же Клингенталь и что-ещё-они-придумают-на-начало-декабря.

Дальше огромный сюрприз: Нижний Тагил. Правда, тоже с такой же припиской и указанием того, что в зависимости от того, насколько накосячат на Континентале. Про Континентал я слышала мало, без инсайдерской информации, поэтому не знаю, насколько они исправились после того цирка, что устроили на летнем Гран-при.

Традиционный предрождественский Энгельберг на законном месте. Неделя отдыха до Турне вернулась в полном размере. Само Турне — в стандартной конфигурации с пустым днём 2 января.

Кульм остался: сразу после Турне идёт полётный Тауплиц. За ним сразу Висла, опять, чёрт возьми, один день на Вислу и три на следующее за ней Закопане (ну за что, за что вы все так обожаете чёртово Закопане и настолько не любите отличный интересный и своенравный трамплин в Висле?). Затем передых перед Саппоро и несколько дней отдыха после.

Викешун возвращается! Пошла обводить в календаре 31 января и 1 февраля 2015 года, а также недоумевать, почему у него продолжает стоять хилл-сайз 225, если они тоже ушли на расширение, как и Планица.

Затем смешное: после Викешуна идёт Гаррахов, но не тот. От Чертака решено отказаться и провести этап на HS 142. За ним Виллинген, чтобы не расслабляться.

Потом Чемпионат мира, Фалун с нуднейшим и ветреным Лугнетом, и если я не буду наблюдать это своими глазами от зоны выката (подержим за меня пальцы скрещенными, а? я же дожму этих шведов?), то дома перед телевизором усну к чёртовой матери и просплю весь чемпионат мира. Следом поспевает Северное турне в классическом виде Лахти-Куопио-Тронхейм-Осло.

И вишенка на торте — Планица с хилл-сайзом, цитирую, "TBC".

Если вкратце, то:
— неожиданно в календаре есть Нижний Тагил. Отсутствие даже в планах Сочи даже на летние гран-при, континенталы и прочие фис-капы подтверждает печальные сведения, которые я получила из первых рук вчера, но не хочу говорить о которых до официальных заявлений.
— опять недодали полётов: уже больше, чем в этом году, уже Кульм-Викешун-Планица, но, чёрт возьми, где мой любимый Оберстдорф?
— опять недодали командных: только Закопане и Лахти и, может, в начале сезона подкинут. Маловато будет.
— хилл-сайз Планицы всё ещё загадка века, а у Викешуна указан старый хилл-сайз, но гугл не признаётся, с какого перепуга.
— в целом календарь спокойный и не перенасыщенный, есть много пауз и времени для того, чтобы расслабиться.
— только, уродцы, попробуйте выкинуть Лиллехаммер, собственноручно задушу же.
— и опять мне не угодили с соотношением Висла-Закопане. Нельзя, что ли, по два дня и там, и там сделать?

Ещё в том же документе висит предварительный календарь на 2015-16, и там тоже смешно: Чайковский вместо Тагила, полётный марафон Гаррахов-ЧМ в Тауплице подряд, отсутствие Северного турне, возвращение Team tour по маршруту Виллинген-Нойштадт-полётный Оберстдорф (ну наконец-то, сподвиглись) и внезапно Алматы. Но до этого ещё надо дожить и пережить следующий год. А мне — каким-то образом понять, куда из этого я еду и как пережить новости про Сочи.

@темы: летающие мужики на лыжах

---

Живу почти как писатель девятнадцатого века: круглые сутки сплю и пишу, пишу и сплю, прерывая писанину на сон, а сон на писанину. Тяжела и неказиста моя жизнь, в которой я пишу, чтобы зарабатывать на хлеб, пишу, чтобы не вылететь из универа, пишу, потому что обещала, пишу для себя как хобби и как психотерапия. Слов ни на что не хватает.

Зато в этой круговерти слов можно найти поводы порадоваться. Например, только что увидела новость месяца. "Today I travel to Planica to secure my TopTen Ranking to be prequalified for the Start of the next Season... ", — пишет на фейсбуке Симон Амманн, который месяц назад чуть не объявил о завершении карьеры мне в интервью. Передумал, божечки, Сими передумал! Милый, милый Сими с нами ещё на сезон.

@темы: про Аннушку, летающие мужики на лыжах

---

мазохизма псто

Скачала запись прыжков с Олимпийских игр, сижу, смотрю, прикусывая губу. Слушаю, как комментатор цитирует интервью из Олимпийской службы новостей, которые я брала у ребят, фразы, которые я записывала, слова, которые накорябаны в моей драгоценной тетрадке.

И что, и зачем.

@темы: никаких личных отношений в микст-зоне, летающие мужики на лыжах

---

Сочи-2014 официально пришёл конец.



Церемония была отличная: всё как надо, и опять без Лепса и хохломы. Молодцы все, настоящие молодцы. И комментаторский дуэт Брилёв-Губерниев, кажется, стал одним из моих любимейших комментаторских дуэтов всех времён.

Паралимпийские игры я смотрела, правда, пожалуй, не так много, как хотела. Особенно зачаровала меня мужская горнолыжка в категории стоя. Не в последнюю очередь из-за прекрасного австрийца (да, Аннушка, ты везде найдешь себе австрийца) Маркуса Зальхера, который из трёх стартов взял два золота и одну бронзу, раздавал роскошные интервью, из которых ключом бьёт жизнь, а по рассказам инсайдеров и легендам с места событий тусил что твой Моргенштерн и вообще стал всеобщей любовью и иногда головной болью всей горной Олимпийской деревни, Розы Хутор, обоих пресс-центров, Тироль-хауса ("Tirol House will burn tonight", — рассказывал Маркус с лукавой улыбкой во все тридцать два зуба после третьей медали) и даже, говорят, местного ночного клуба. А сегодня Маркус нёс флаг Австрии на закрытии, чуть смущённо, но с гордостью открывая парад флагов.

(Вообще здесь должна была быть ода "Боже, храни Getty Images", но их бескопирайтная вставка фоточек сделала финт ушами и отказалась работать в дайри, поэтому обойдусь без клёвых фоточек из Гетти и повешу прекрасную фоточку прекрасного Маркуса с медальной церемонии из Кляйне Цайтунга.)



Ещё совершенно зависла смотреть биатлон с нарушением зрения, потому что это фантастически, фантастически, нечеловечески круто: сопровождающие, звуковая наводка на стрельбе!.. Посмотрела все соревнования до единого, и слов не хватает для описания.

Всё это время меня не отпускало до конца. У меня была связь с Сочи в виде моей прекрасной девочки, которая осталась там и по нескольку раз в день в режиме реального времени передавала последние сводки с полей. По телевизору то и дело виделись логотипы OBS и кольца, сменившиеся на агитосы. Где-то далеко, в фоновом режиме что-то шло, что-то долетало, и мозг понимал: даже несмотря на то, что я дома, по Олимпийскому парку ещё кто-то бродит. А теперь всё. Совсем всё. Огонь погас навсегда, и завтра опустеет Парк, опустеет Поляна, опустеют деревни.

И только мимоза будет дальше цвети на обочине дороги.

@темы: безудержное веселье в посёлке Весёлое, никаких личных отношений в микст-зоне

---

Всё к чёртовой матери отменили: и финал сезона двоеборья в Фалуне, и девочек в Фалуне, несмотря на то, что там травмированы вообще все и смотреть не на кого, и командное соревнование на полётном ЧМе в Гаррахове без возможности переноса (лолшто? лолкак? как вы себе представляете, "чемпиона в командном зачёте в тот год не было"?). С Гарраховом-то всё понятно, там скорее нужно удивляться отсутствию ветра. А Фалун, кажется, второй Гаррахов (вот посмеюсь я в следующем году, если туда поеду, на что очень надеюсь).

Чтобы не так расстраиваться, выложу-ка норвежских двоеборцев. Без них жизнь не мила, а с ними всё прекраснее. Я буду скучать, чудесные мальчики.

Upd. про двоеборье: классно открывать твиттер и видеть, что Магнус Моан фаворитит мои твиты про себя. Хорошо живу.



Зато Формулу-1 не отменили. А лучше бы да, потому что смотреть на результаты нового технического регламента сил моих нет. 13 машин в сумме в протоколе? Что? Звук пылесоса? Не работающий ни черта двигатель Рено? Себастьян на грани отчаяния, потому что машина этого сезона совершенно не подходит ему от слова "совсем" и ещё и не едет, и толпа критиков на пороге, улюлюкающих сходу на пятом круге? Кими, борющийся с машиной и с самим собой вместо соперников на трассе? Заносы и шатания по асфальту? Экономия топлива? Игра на выживание, где смысл гонки в том, чтобы просто доехать до конца? Нет, спасибо, я этого не заказывала, это не тот вид спорта, который я с переменным успехом смотрю с рождения. Мальчики-новички, конечно, свет очей моих, но это не умаляет размеров трагедии.

Если этот цирк с конями и без коней не придёт в более-менее божеский вид к европейской части, то я начну сильно жалеть о том, что не решилась бросать всё и ехать в Монцу в том году, а перенесла поездку на этот и уже купила билеты, потому что пока это выглядит настолько отвратительно, что не стоит усилий.

@темы: Формула-1, нытье, лыжное, прости господи, двоеборье, летающие мужики на лыжах

---

Про Гаррахов мне всё ещё нечего сказать. Скорее бы уже этот чёртов сезон кончился, потому что так нельзя. Как новый год встретишь, так его и проведёшь, и с первого дня было понятно, что всё пойдет наперекосяк. Все устали, все измотаны и опустошены. Пора заканчивать.

Лишь хочется порадоваться за одного фантастически красивого как внешне, так и душевно мужчину, у которого, кажется, наконец-то всё хорошо (видеть в официальных результатах строку "18. Bjoern Einar Romoeren" после стольких лет нигде это точно хорошо) и который даже взял обратно слова о завершении карьеры в этом году.

Я скучала, Бьорн, я так скучала.

@темы: alt for Norge, летающие мужики на лыжах, красивые мужики