мне очень-очень жаль, я не перейду в Сампдорию
непрыжковые, проходите мимо, у меня тут опять сборная Австрии, книжка Пойнтнера, юный Грегор и Ежемесячный Томас Моргенштерн™; длиннюшая простыня и Аннушка, кончающаяся как личностьЯ тут на фоне нервного потрясения, связанного с внезапным принятием решения про Кульм и резким взлётом курса евро ровно тогда, когда мне нужно оплачивать квартирку, добралась опять до книжки Пойнтнера и доковырялась в ней до 2011 года — и теперь с трудом понимаю, как Алекс всё это время выдерживал этот стресс, потому что к 2011 году развалилось всё, что могло развалиться, и взорвалось всё, что могло взорваться. Казалось бы, такой идиллический со стороны сезон — Томас всех выносит, Грегор взял своё золото в Осло, всё у всех хорошо, — но за кадром оставалось слишком много ада по всем фронтам. Алексу досталось — не без его непосредственного участия, конечно, косячил он как мог — со всех сторон:
— и от Алекса Дисса, которого он вернул в свою команду по принципу "у меня нет помтренера, хватай мешки, вокзал поехал" и с уверенностью, что с закадычным друганом работаться будет хорошо, а к Энгельбергу дело дошло до срывания дверей с петель и швыряния друг в друга документами;
— и от Сильвии, которую взяли в команду по такому же принципу, потому что уже май, а физио у нас как не было, так и нет, а потом дело в первый же месяц заканчивается перешёптыванием команды о том, что "не мешало бы даме вести себя профессиональнее";
— и от супер-мега-эксперта по психологии и психотерапии, которого он уговорил работать с собой, а ещё к ноябрю по собственной импульсивности разругался с ним в пух и прах, и команда ушла на сезон без психологов, о чём сильно пожалела;
— и от Томаса, про которого речь пойдёт чуть дальше;
— и от Коха, который скрывал боль в спине весь сезон и решительно не собирался с ней ничего делать;
— и от Грегора, который вообще становится главным героем книги: Алекс прямо пишет, что с одной стороны, по этой мелкой оборзевшей роже регулярно хотелось надавать — мальчик топал ножкой, вмешиваясь в кадровую политику федерации, уже год как пытаясь вполне открыто выпереть Алекса с должности, а в свободное время доходил до ручки и закатывал истерики космических масштабов (юный Грегор это то ещё очарование; как вам, например, история о том, как этот маленький гений устроил истерику из-за того, что в любимом Клингентале он стал пятым, а Томас и Анди второй и четвёртый, и УГНАЛ КОМАНДНЫЙ ШАТТЛ? Ей богу, я бы на месте Алекса в тот же момент заявление об увольнении подала, чтобы это всё не разгребать). Но с другой стороны Алекс прекрасно понимал, откуда у всего этого растут ноги: отсутствие друзей, отсутствие внимания, отсутствие любви — Алекс в течение книги не раз задаётся вопросом, чувствовал ли этот человек хоть когда-нибудь в жизни кому-то нужным и кем-то любимым? Он такой, и он не умеет взаимодействовать с людьми иначе. И Алексу приходится защищать и выгораживать его перед командой каждый раз, чтобы шутки, подколы и издевательства на грани фола не переходили в откровенный bullying — и да, эта проблема имела место быть, с Томасом в качестве главного зачинщика.
Из-за вот этого собственного одиночества и ненужности Грегор регулярно доводит себя до полного исступления: когда он надорвал себе кресты в начале сезона 10/11, это было слишком предсказуемо, так как Грегор вышел на старт сезона в ужасном психологическом состоянии, когда с техникой было всё нормально и на тренировке всё в порядке, а в соревновании выше пятнадцатого места не получалось. Грегор уехал тренироваться на базе — и, конечно же, дошёл до такого отчаяния, что дело закончилось травмой. Алекс пишет про это как про что-то само собой разумеющееся; будто бы всё так и надо, будто бы ребёнок доводил себя до такого состояния не потому, что на него никто не обращал должного внимания.
Похожие причины послужили базой для сцены, которую Алекс описывает как, пожалуй, самый важный момент для понимания Грегора того периода. Осло, чемпионат мира. Томас и Анди счастливо выигрывают свой дублю на малом трамплине, все счастливы, вся команда в экстазе вплоть до личного турнира на большом. И в ночь перед большим трамплином к Алексу приходит... Грегор. Тихо, без истерик и претензий — впервые за чуть ли не много лет. Стучится к нему в дверь и тихим голосом просит поговорить с ним, обсудить его ошибки на малом, разобрать, что произошло: за всеобщей эйфорией Алекс совершенно забыл уделить час-другой своей жизни на Грегора. И Алекс, совершенно поражённый тому, как открыто и, знаете, беззащитно обратился к нему Грегор, убравший хоть на несколько часов свои защитные иголки, просиживает с ним всю ночь в обнимку, гладя по голове и пытаясь подобрать правильные слова. Наутро Грегор берёт свою медаль — ох, эти прекрасные кадры, как он стоит со слезами на глазах, окидывая взглядом Холменкольбаккен. Перед прессой он, конечно же, нахваливает своего личного тренера, но как только уходит от камер, находит Алекса, и со слезами кидается его обнимать и благодарить. Судя по тому, как пишет Алекс, это были чуть ли не единственные слова благодарности от него за всё это время. А всего-то нужно было отнестись к Грегору с вниманием, а не отмахиваться, как от капризного истеричного ребёнка.
С довольно интересной стороны глазами Алекса предстаёт и Томас. Да, к 2011 году Томас очень вырос, изменился, перестал заводиться по пустякам и затевать всю эту "войну статусов" за звание Ляйтвольфа команды. Но одна черта в нём осталась очень ярко.
Томас так никогда не смог смириться с тем, что он не полётчик. Что ему не дано пересечь отметку в 240 метров. Что он никогда не сможет приблизиться к мировому рекорду. Это выжирало его изнутри все эти годы, как он понял, что это так. Да, он старался, он по мере возможностей стремился учиться у Мартина, даже у Грегора — и даже выиграл этап-другой на эйфории, чему ужасно все радовались. Но покоя ему это не давало никогда. Он так и не мог смотреть на то, как Грегор — человек, которому он, по словам Алекса, и так страшно завидовал в отношении таланта, потому что Грегор это чистый талант, а Томас это сочетание способностей, усердия и блестящей техники, но без той лёгкости, которая нужна для действительно сумасшедших результатов — как Грегор без труда делает то, что Томасу не удастся никогда. Томас шипел, кусался, огрызался, изводил себя и окружающих. Но толку-то. Всё равно летать дальше 232 метров ему было не суждено.
И знаете, время показало, что Томас стал старше, умнее, но его это так и не отпустило. Поэтому то, что роковое второе падение произошло именно на Кульме, это жестокая закономерность. Даже в том побитом физически и морально состоянии он просто не мог не поехать на полётный этап. Пропустить его. Не попытаться ещё раз доказать самому себе что-то. Учитывая его настрой после триумфального возвращения на Турне и в принципе тот факт, что он всё делает с надрывом, до последней капли, на разрыв аорты — сейчас это кажется просто трагичным логическим завершением долгих лет изъедания самого себя по поводу того, что хоть что-то в этом мире ему не дано.
Так. Должно. Было. Случиться.
— и от Алекса Дисса, которого он вернул в свою команду по принципу "у меня нет помтренера, хватай мешки, вокзал поехал" и с уверенностью, что с закадычным друганом работаться будет хорошо, а к Энгельбергу дело дошло до срывания дверей с петель и швыряния друг в друга документами;
— и от Сильвии, которую взяли в команду по такому же принципу, потому что уже май, а физио у нас как не было, так и нет, а потом дело в первый же месяц заканчивается перешёптыванием команды о том, что "не мешало бы даме вести себя профессиональнее";
— и от супер-мега-эксперта по психологии и психотерапии, которого он уговорил работать с собой, а ещё к ноябрю по собственной импульсивности разругался с ним в пух и прах, и команда ушла на сезон без психологов, о чём сильно пожалела;
— и от Томаса, про которого речь пойдёт чуть дальше;
— и от Коха, который скрывал боль в спине весь сезон и решительно не собирался с ней ничего делать;
— и от Грегора, который вообще становится главным героем книги: Алекс прямо пишет, что с одной стороны, по этой мелкой оборзевшей роже регулярно хотелось надавать — мальчик топал ножкой, вмешиваясь в кадровую политику федерации, уже год как пытаясь вполне открыто выпереть Алекса с должности, а в свободное время доходил до ручки и закатывал истерики космических масштабов (юный Грегор это то ещё очарование; как вам, например, история о том, как этот маленький гений устроил истерику из-за того, что в любимом Клингентале он стал пятым, а Томас и Анди второй и четвёртый, и УГНАЛ КОМАНДНЫЙ ШАТТЛ? Ей богу, я бы на месте Алекса в тот же момент заявление об увольнении подала, чтобы это всё не разгребать). Но с другой стороны Алекс прекрасно понимал, откуда у всего этого растут ноги: отсутствие друзей, отсутствие внимания, отсутствие любви — Алекс в течение книги не раз задаётся вопросом, чувствовал ли этот человек хоть когда-нибудь в жизни кому-то нужным и кем-то любимым? Он такой, и он не умеет взаимодействовать с людьми иначе. И Алексу приходится защищать и выгораживать его перед командой каждый раз, чтобы шутки, подколы и издевательства на грани фола не переходили в откровенный bullying — и да, эта проблема имела место быть, с Томасом в качестве главного зачинщика.
Из-за вот этого собственного одиночества и ненужности Грегор регулярно доводит себя до полного исступления: когда он надорвал себе кресты в начале сезона 10/11, это было слишком предсказуемо, так как Грегор вышел на старт сезона в ужасном психологическом состоянии, когда с техникой было всё нормально и на тренировке всё в порядке, а в соревновании выше пятнадцатого места не получалось. Грегор уехал тренироваться на базе — и, конечно же, дошёл до такого отчаяния, что дело закончилось травмой. Алекс пишет про это как про что-то само собой разумеющееся; будто бы всё так и надо, будто бы ребёнок доводил себя до такого состояния не потому, что на него никто не обращал должного внимания.
Похожие причины послужили базой для сцены, которую Алекс описывает как, пожалуй, самый важный момент для понимания Грегора того периода. Осло, чемпионат мира. Томас и Анди счастливо выигрывают свой дублю на малом трамплине, все счастливы, вся команда в экстазе вплоть до личного турнира на большом. И в ночь перед большим трамплином к Алексу приходит... Грегор. Тихо, без истерик и претензий — впервые за чуть ли не много лет. Стучится к нему в дверь и тихим голосом просит поговорить с ним, обсудить его ошибки на малом, разобрать, что произошло: за всеобщей эйфорией Алекс совершенно забыл уделить час-другой своей жизни на Грегора. И Алекс, совершенно поражённый тому, как открыто и, знаете, беззащитно обратился к нему Грегор, убравший хоть на несколько часов свои защитные иголки, просиживает с ним всю ночь в обнимку, гладя по голове и пытаясь подобрать правильные слова. Наутро Грегор берёт свою медаль — ох, эти прекрасные кадры, как он стоит со слезами на глазах, окидывая взглядом Холменкольбаккен. Перед прессой он, конечно же, нахваливает своего личного тренера, но как только уходит от камер, находит Алекса, и со слезами кидается его обнимать и благодарить. Судя по тому, как пишет Алекс, это были чуть ли не единственные слова благодарности от него за всё это время. А всего-то нужно было отнестись к Грегору с вниманием, а не отмахиваться, как от капризного истеричного ребёнка.
С довольно интересной стороны глазами Алекса предстаёт и Томас. Да, к 2011 году Томас очень вырос, изменился, перестал заводиться по пустякам и затевать всю эту "войну статусов" за звание Ляйтвольфа команды. Но одна черта в нём осталась очень ярко.
Томас так никогда не смог смириться с тем, что он не полётчик. Что ему не дано пересечь отметку в 240 метров. Что он никогда не сможет приблизиться к мировому рекорду. Это выжирало его изнутри все эти годы, как он понял, что это так. Да, он старался, он по мере возможностей стремился учиться у Мартина, даже у Грегора — и даже выиграл этап-другой на эйфории, чему ужасно все радовались. Но покоя ему это не давало никогда. Он так и не мог смотреть на то, как Грегор — человек, которому он, по словам Алекса, и так страшно завидовал в отношении таланта, потому что Грегор это чистый талант, а Томас это сочетание способностей, усердия и блестящей техники, но без той лёгкости, которая нужна для действительно сумасшедших результатов — как Грегор без труда делает то, что Томасу не удастся никогда. Томас шипел, кусался, огрызался, изводил себя и окружающих. Но толку-то. Всё равно летать дальше 232 метров ему было не суждено.
И знаете, время показало, что Томас стал старше, умнее, но его это так и не отпустило. Поэтому то, что роковое второе падение произошло именно на Кульме, это жестокая закономерность. Даже в том побитом физически и морально состоянии он просто не мог не поехать на полётный этап. Пропустить его. Не попытаться ещё раз доказать самому себе что-то. Учитывая его настрой после триумфального возвращения на Турне и в принципе тот факт, что он всё делает с надрывом, до последней капли, на разрыв аорты — сейчас это кажется просто трагичным логическим завершением долгих лет изъедания самого себя по поводу того, что хоть что-то в этом мире ему не дано.
Так. Должно. Было. Случиться.
@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, а во лбу звезда горит, летающие мужики на лыжах, mut zum absprung, золотой мальчик