мне очень-очень жаль, я не перейду в Сампдорию
Хотите испортить себе вечер, день, неделю, хорошее настроение и всё, что можно, превратившись вместо этого в непотребную кашу из чувств и эмоций? Тогда прочитайте душераздирающую простыню, которую написал невозможный, невозможный Томас Моргенштерн про последние несколько месяцев своей жизни. Самым уместным вопросом будет "за что я вообще села это читать, не подготовившись морально?", но ответа на него не будет. Так вот, не повторяйте моих ошибок и выпейте пузырёк валокордина перед этим.
Здесь могли бы быть восторги по поводу того, насколько текст великолепно написан и как Томас удивительно пишет, обещания перевести его, потому что он прекрасен с первой до последней буквы, даже несмотря на то, что мой немецкий мёртв, красивые цитаты и прочая чепуха. Но ничего этого здесь не будет, потому что всё, что я могу делать последние минут десять, это всхлипывать, причитая, какой же Томас невозможный.
Давайте, что ли, хоть картиночку повешу, чтобы не так скручивало изнутри.
Upd: Я герой, я доделала перевод. Томас (или редактор, или Томас и редактор вместе; склоняюсь к третьему варианту) пишет удивительно красиво и очень просто, почти односложно, со столь любимыми мной парцелляциями, очень ритмично и стройно. А рефрен "Weil das so meine Art ist"!.. Ох. Томас, пиши больше и, желательно, не по таким поводам. Передать красоту текста получилось очень условно, но даже то, что есть, вытянуло из меня все соки (шутка ли, почти пять страниц перевода с языка, которого я не знаю). Так что пусть будет как есть.
Einblicke. ПрозренияПрозрения
Я сижу на стартовой лавке. Мне страшно. Как никогда прежде я понимаю, почему эта неудобная балка, на которую я опустился, называется по-немецки «дрожащей лавкой». Сегодня прекрасный безветренный день. Я делаю глубокий вдох, и воздух белым облачком покидает моё тело. Я закрываю глаза.
Время пробуждения
Я открываю глаза. Я не знаю, где я. Всё залито ярким светом. Я лежу на кровати, укрытый простынёй, которая доходит мне до груди. Вокруг меня белые стены и потолок, и неоновые лампы заполняют комнату искусственными лучами. Я в больнице. Снова. Но почему? Я не знаю.
Моё тело болит. Моё лицо, моя шея, моя голова, моя спина – вообще всё. Провода и трубки соединяют меня с разными устройствами. Я ломаю голову, что же могло произойти. И я не помню. Всё, что я помню, это Турне четырёх трамплинов. После падения в Титизее-Нойштадте я вышел на старт к началу Турне и занял второе место. Но дальше в моей голове – зияющая пропасть.
Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Я пытаюсь привстать, и, стиснув зубы от боли, у меня получается. Я нажимаю на звонок, и в комнату сразу заходит медсестра. Она справляется о моём самочувствии и зовёт доктора, который приходит несколько минут спустя. Они в двух словах рассказывают мне, что произошло. Что у меня много ангелов-хранителей. И я уже прежде слышал эти слова, они всплывают в моей голове. Они задают мне вопросы: что я помню, что у меня болит, что мне принести. Этот разговор быстро изнуряет меня. Я чувствую слабость и усталость. Доктор говорит, что мне нужен отдых. И он чертовски прав.
Я открываю глаза и снова оказываюсь сидящим на стартовой лавке. Я моргаю, солнце слепит меня даже сквозь очки. Вокруг меня – ярко-голубое небо, без единого облачка. Я смотрю на ветровые флажки, вертикально свисающие вдоль железных флагштоков и лишь изредка слегка покачивающиеся от колыхания воздуха. Я пытаюсь поймать взгляд Хайнца Куттина, стоящего на тренерской бирже, и он одобрительно кивает головой.
Взгляды говорят больше слов
Дверная ручка медленно поворачивается. Дверь тихо открывается, и в палату входят мои родители: сначала мой отец, а за ним моя мать. С каменными лицами они подходят к кровати. Мои глаза блуждают от папы к маме. И я замечаю мамин взгляд и ощущаю всю тяжесть у неё на душе.
Никакие слова не могли выразить больше, чем один этот взгляд. Я вижу её беспокойство, глубокий страх и бесконечно много вопросов. Её неуверенность как в зеркале отражается и на моём лице, но она изо всех сил старается держаться. Сила её эмоций ощущается на расстоянии.
Все эти годы, что я занимался прыжками с трамплина, моя мать выполняла обычную роль матери: она волновалась за меня. Она переживала вместе со мной, радовалась вместе со мной, страдала вместе со мной. Я привык к этому, и её волнение всегда дарило мне то внутреннее ощущение теплоты, которое чувствуешь, когда знаешь, что тебя любят и о тебе заботятся. Мы много раз разговаривали с ней об этом, и я доказывал ей, что беспокоиться не о чем. Моя мама – сильная, и она принимала мои решения и все связанные с ними риски.
Теперь эта стена сломлена. Для неё и для меня. В ней зияет огромная брешь, за которой лишь неопределённость и знаки вопроса. Я понимаю, что в этот раз, сам того не желая, перешёл черту, и наше доверие пострадало на горе приземления в Бад Миттерндорфе не меньше, чем моё тело.
Мы разговариваем друг с другом. Я говорю, что всё неплохо, и пытаюсь успокоить её. Мы разговариваем о будничной чепухе, родители пересказывают новости из дома и передают многочисленные пожелания от моих друзей и знакомых. И я почти физически ощущаю вопрос, так и не сорвавшийся с языка мамы: «Будешь ли ты продолжать?». Но она не задаёт его, и я безмерно благодарен за это. Мне снова нужен отдых. Когда родители выходят из комнаты, я закрываю глаза и понимаю, что всё ещё чувствую взгляд моей матери. Я чувствую его и сегодня.
Хайнц не смотрит на меня. Он поднял воротник своей синей куртки, чтобы спрятаться от утренней прохлады. Я замечаю, как его голые руки слегка дрожат. Он держит видеокамеру, которая поможет нам потом проанализировать прыжок.
Истина во взгляде
Родители часто навещают меня в больнице. Это придаёт мне сил. Прошло несколько дней, и я чувствую себя чуть лучше, чуть сильнее, несмотря на боль. Я могу вставать и прогуливаться до уборной, но ещё не время для более далёких странствий.
Ко мне также приходят знакомые и близкие. Пусть это и изнуряет, но я очень рад видеть каждого из них. Алекс Пойнтнер и Томас Дитхарт приходят с моим менеджером Хансом Гшвендтнером, заходят и глава клиники ALTIS доктор Георг Лайтай, и мой тренер Хайнц Куттин. Мы говорим о том и о сём, радуясь, что всё закончилось так хорошо. Они восхищаются моей смелостью, дают мне время и выражают мне доверие. Это безумие! Я тронут и очень благодарен за то, что могу быть частью такой команды.
Но всё равно у меня остаётся много свободного времени на то, чтобы много думать. Куча вопросов кружится в моей голове. И я знаю, что не для всех сейчас найдутся ответы. Мне нужно сосредоточиться на восстановлении и запастись терпением. Но терпение никогда не было моей сильной стороной.
Самый назойливый вопрос – конечно же, «почему?». Как это могло произойти? Было ли это моей ошибкой? И если да, то что я сделал не так? Для того, чтобы обдумать всё это, я должен был понять, почему. Я прошу Алекса Пойнтнера поговорить со мной о прыжке и о падении. Он приезжает в больницу и заходит ко мне в палату с ноутбуком под мышкой. Мы детально проговариваем произошедшее, и он рассказывает мне, как всё было и что он об этом думает. Но после долгих колебаний я хочу увидеть это своими глазами. Меня преследует нехорошее чувство сомнения, но я знаю, что чем дольше я откладываю этот момент, тем сложнее будет потом. Моё сердце бьётся очень быстро, когда я включаю видеозапись.
Я вижу чужого мне человека на стартовой вышке, отталкивающегося, прыгающего и падающего на гору. Будто это не я врезаюсь в землю со скоростью 100 километров в час. Мне тяжело на это смотреть, но кроме этой тяжести я почти ничего не чувствую. Хорошо, что я увидел это. Теперь я знаю, что я упал, потому что сошлись сразу несколько разных обстоятельств, и меня просто покинула удача. И мне этого достаточно. Я закрываю ноутбук. Я заглянул истине в глаза. На этот раз хватит.
Пока Хайнц пытается справиться с видеокамерой, мой взгляд снова начинает блуждать. Керамическая лыжня на горе разгона подготовлена безупречно. Внизу, за трибунами, раскинулся маленький городок посреди долины. Красивая картина. На востоке медленно восходит солнце, и его утренние лучи очерчивают тёмные тени гор. Крыши домов уже залиты светом и бликуют рыжей черепицей. То и дело блестнёт что-нибудь на солнце, или какая-нибудь машина проедет сквозь пелену плотного солнечного света. Жизнь уже кипит в городке. Люди спешат на работу, торопятся в булочную или направляются куда-то ещё. Они беззаботно снуют туда-сюда по улицам, преследуемые лишь моим взглядом.
Все взгляды уставлены на меня
Я сижу за столом, устланным белой скатертью, а передо мной стоит микрофон. Я оглядываю комнату. Ко мне прикованы зачарованные взгляды, на меня направлены пять или шесть телевизионных камер и куча фотоаппаратов. Сегодня, как говорят, «великий день». Впервые с момента моего падения я выступаю на публике. До этого я не произнёс ни слова, но скоро пресс-конференция официально начнётся, и этот момент наступит.
Я немного волнуюсь. Почему – я не знаю, особенно после всего, что я перенёс. Может быть, потому что я знаю сам, что на многие вопросы до сих пор нет ответа. Может быть, потому что я почти физически ощущаю, что всё внимание обращено на меня. И это нетрудно понять в свете всего произошедшего.
Меня терзает двойственное чувство. С одной стороны, я хотел бы остаться в тени и спокойно посвятить себя терапии. Но с другой стороны, я профессиональный спортсмен, и общение с прессой и публикой – часть моей работы. Даже когда это не слишком приятно.
Я осознаю это, когда иду по коридорам больницы. Отовсюду выходят люди, чтобы поприветствовать меня с улыбкой. И я тоже улыбаюсь им. Я всегда так делаю, но сейчас это особенно тяжело. Коллеги в комнате для терапии хлопают меня по плечу, выражая тем самым своё уважение. И я рад этому, несмотря на то, что у меня всё ещё болят спина и шея. Чашка эспрессо в больничном кафе привносит некое разнообразие, но и там я встречаю людей. Изумлённо, стеснительно просят они автограф и хотят услышать от меня, как всё произошло. Я принимаю за честь каждую просьбу об автографе и дружелюбно отвечаю на все вопросы. Даже несмотря на то, что я не очень-то хочу возвращаться в мыслях к событиям прошлых недель. Но такова моя природа.
Точно так же и с журналистами: успех и неудачи привлекают внимание. Заголовки бывают хорошими, а бывают и плохими. Это логично. Поэтому нужно терпеть. И мне всегда нравилось общение с прессой, как говорится, и в горе, и в радости. Но у всего есть пределы, особенно когда слухи заменяют факты, а факты приукрашиваются для придания им яркости. И всё это за счёт других людей. Это мерзко. Но это тоже должно быть частью моей жизни.
Вступительная часть закончена, и слово передаётся мне. Я оглядываю комнату, делаю глубокий вдох и открываю рот. Внезапно я чувствую облегчение, и мне становится спокойнее. Потому что такова моя природа.
Мой взгляд возвращается на моего тренера, и он смотрит на меня в ответ. Я замечаю, как напряглось всё его тело, когда он обернулся ещё раз проверить ветровые флажки. Момент настал. Я проверяю глазами крепления и хлопаю себя по бёдрам. Под костюмом я чувствую, как ноют мои мышцы.
Человек с ясным взором
Мои бёдра напряжены. Я ныряю по горе разгона, готовясь оказаться в полёте. Стремительное ускорение чувствуется в пятках, в коленях, в бёдрах. Мои ботинки отрываются от земли, я ненадолго взмываю в воздух и приземляюсь на расчерченную часть горы. Тренер Хайнц Куттин смотрит на экран и сообщает мне цифры. Моё мастерство несколько пострадало. И это нормально, когда ты долго не прыгаешь и проводишь много времени в лежачем положении. То, что важно, так это то, что боль – в разумных пределах. Спина в порядке, а шею и голову можно вытерпеть. И я доволен этим. Дела идут в гору.
Правда, всё обстояло не так радужно, как казалось на первый взгляд. Даже небольшие нагрузки переносились тяжело, а резкие движения стоили огромных усилий. Тогда мы начали интенсивный курс реабилитации. Каждый шаг давался с трудом: два вперёд, один назад. Но потом стало легче. Медицинская команда в Клагенфурте проделала великолепную работу как в физическом, так и в психологическом плане. Так приятно чувствовать, что ты в хороших руках.
Теперь наступает время, чтобы тренироваться изо всех сил. Моя конечная цель – Олимпийские игры. Мысль об этом придаёт мне сил, когда я поднимаюсь с кровати с ноющей шеей по утрам. Хайнц Куттин проводит со мной в больнице почти каждый день, и это заряжает меня уверенностью. Его взор ясен. Он вдохновляет меня на каждый следующий шаг и тормозит меня, когда я начинаю слишком торопиться. Мы стараемся делать всё размеренно, чтобы двигаться вперёд без лишней встряски. Благодаря нему и многим другим людям в моей голове становится всё меньше вопросов, и моя цель выглядит более достижимой.
Хайнц выжидает момент, смотрит на меня, поднимает руку и даёт отмашку. Я чувствую, как мурашки бегут по моей спине. На мгновение моё сердце замирает. Я не могу решиться. В мыслях всплывает моя дочь Лилли. Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.
Прекрасные мгновения
Лилли смотрит на меня своими огромными глазами. Сразу из больницы я направился к ней. Она стоит передо мной в красном комбинезоне и бежевой шапочке, с раскрасневшимися от мороза щеками. Она смеётся, и я смеюсь ей в ответ. Всё моё тело смеётся в этот момент, мои губы, мои глаза, моё лицо, даже в глубине живота я смеюсь. Конечно же, моя дочка не знает о произошедшем. Она беззаботно глядит на меня, будто бы ничего не случилось. Затем она поворачивается и пытается начать лепить снежный ком своими крохотными ручками. Мы мастерим снеговика, пусть даже наше творение не слишком на него похоже.
Я наклоняюсь к ней, чтобы помочь скрепить комья снега. Моя шея даёт о себе знать, но я не обращаю внимание. Лилли делает пару шагов вперёд по снегу, чтобы поставить чуть кривоватый шар на ещё один. Выходит не очень ровно, но она взвизгивает от восторга. И я радуюсь вместе с ней.
Я наблюдаю за тем, как она снова наклоняется и начинает катать следующий шар. Я раздумываю, что бы она посоветовала мне. «Папочка, ты всё сможешь»? «Папочка, бросай свои прыжки»? Я не знаю. И мне грустно об этом думать. Но есть лишь один человек, который может сделать выбор: я сам. Доктора дали мне зелёный свет, одобряют это и терапевты, и тренеры, и федерация. Всё в моих руках. Но у меня нет окончательного ответа.
Пока я отстранённо, в раздумьях, подбираю веточку, чтобы сделать из неё рот для снеговика, я внезапно чувствую что-то внутри. Вот оно, это ощущение в глубине живота. Лёгкий страх. Но уверенность. И предвкушение. Этого мне достаточно. Чувства твердят мне, что я должен взойти на борт самолёта.
Лилли тянет меня за штанину – ей нужна помощь с третьим шаром. Я наклоняюсь, и мы вместе берёмся за работу. Постепенно темнеет, и наступает время прощаться. И это больно, поскольку сначала я отправляюсь в Оберстдорф, а затем сразу в Сочи. Но я обязательно скоро вернусь. А пока миссия «Снеговик» завершена. Впереди – миссия «Олимпийские игры».
С момента, когда Хайнц дал мне отмашку, прошла целая вечность. В моей голове вспышкой проносится, что если я не прыгну сейчас, то не сделаю это уже никогда. К чёрту всё. Я летающий лыжник, я люблю свой вид спорта и я научился вставать после нокдаунов. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы продолжить прыгать. Шаг за шагом. Я выдыхаю, открываю глаза и отталкиваюсь от лавки. Потому что такова моя природа.
Здесь могли бы быть восторги по поводу того, насколько текст великолепно написан и как Томас удивительно пишет, обещания перевести его, потому что он прекрасен с первой до последней буквы, даже несмотря на то, что мой немецкий мёртв, красивые цитаты и прочая чепуха. Но ничего этого здесь не будет, потому что всё, что я могу делать последние минут десять, это всхлипывать, причитая, какой же Томас невозможный.
Давайте, что ли, хоть картиночку повешу, чтобы не так скручивало изнутри.
Upd: Я герой, я доделала перевод. Томас (или редактор, или Томас и редактор вместе; склоняюсь к третьему варианту) пишет удивительно красиво и очень просто, почти односложно, со столь любимыми мной парцелляциями, очень ритмично и стройно. А рефрен "Weil das so meine Art ist"!.. Ох. Томас, пиши больше и, желательно, не по таким поводам. Передать красоту текста получилось очень условно, но даже то, что есть, вытянуло из меня все соки (шутка ли, почти пять страниц перевода с языка, которого я не знаю). Так что пусть будет как есть.
Einblicke. ПрозренияПрозрения
Я сижу на стартовой лавке. Мне страшно. Как никогда прежде я понимаю, почему эта неудобная балка, на которую я опустился, называется по-немецки «дрожащей лавкой». Сегодня прекрасный безветренный день. Я делаю глубокий вдох, и воздух белым облачком покидает моё тело. Я закрываю глаза.
Время пробуждения
Я открываю глаза. Я не знаю, где я. Всё залито ярким светом. Я лежу на кровати, укрытый простынёй, которая доходит мне до груди. Вокруг меня белые стены и потолок, и неоновые лампы заполняют комнату искусственными лучами. Я в больнице. Снова. Но почему? Я не знаю.
Моё тело болит. Моё лицо, моя шея, моя голова, моя спина – вообще всё. Провода и трубки соединяют меня с разными устройствами. Я ломаю голову, что же могло произойти. И я не помню. Всё, что я помню, это Турне четырёх трамплинов. После падения в Титизее-Нойштадте я вышел на старт к началу Турне и занял второе место. Но дальше в моей голове – зияющая пропасть.
Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Я пытаюсь привстать, и, стиснув зубы от боли, у меня получается. Я нажимаю на звонок, и в комнату сразу заходит медсестра. Она справляется о моём самочувствии и зовёт доктора, который приходит несколько минут спустя. Они в двух словах рассказывают мне, что произошло. Что у меня много ангелов-хранителей. И я уже прежде слышал эти слова, они всплывают в моей голове. Они задают мне вопросы: что я помню, что у меня болит, что мне принести. Этот разговор быстро изнуряет меня. Я чувствую слабость и усталость. Доктор говорит, что мне нужен отдых. И он чертовски прав.
Я открываю глаза и снова оказываюсь сидящим на стартовой лавке. Я моргаю, солнце слепит меня даже сквозь очки. Вокруг меня – ярко-голубое небо, без единого облачка. Я смотрю на ветровые флажки, вертикально свисающие вдоль железных флагштоков и лишь изредка слегка покачивающиеся от колыхания воздуха. Я пытаюсь поймать взгляд Хайнца Куттина, стоящего на тренерской бирже, и он одобрительно кивает головой.
Взгляды говорят больше слов
Дверная ручка медленно поворачивается. Дверь тихо открывается, и в палату входят мои родители: сначала мой отец, а за ним моя мать. С каменными лицами они подходят к кровати. Мои глаза блуждают от папы к маме. И я замечаю мамин взгляд и ощущаю всю тяжесть у неё на душе.
Никакие слова не могли выразить больше, чем один этот взгляд. Я вижу её беспокойство, глубокий страх и бесконечно много вопросов. Её неуверенность как в зеркале отражается и на моём лице, но она изо всех сил старается держаться. Сила её эмоций ощущается на расстоянии.
Все эти годы, что я занимался прыжками с трамплина, моя мать выполняла обычную роль матери: она волновалась за меня. Она переживала вместе со мной, радовалась вместе со мной, страдала вместе со мной. Я привык к этому, и её волнение всегда дарило мне то внутреннее ощущение теплоты, которое чувствуешь, когда знаешь, что тебя любят и о тебе заботятся. Мы много раз разговаривали с ней об этом, и я доказывал ей, что беспокоиться не о чем. Моя мама – сильная, и она принимала мои решения и все связанные с ними риски.
Теперь эта стена сломлена. Для неё и для меня. В ней зияет огромная брешь, за которой лишь неопределённость и знаки вопроса. Я понимаю, что в этот раз, сам того не желая, перешёл черту, и наше доверие пострадало на горе приземления в Бад Миттерндорфе не меньше, чем моё тело.
Мы разговариваем друг с другом. Я говорю, что всё неплохо, и пытаюсь успокоить её. Мы разговариваем о будничной чепухе, родители пересказывают новости из дома и передают многочисленные пожелания от моих друзей и знакомых. И я почти физически ощущаю вопрос, так и не сорвавшийся с языка мамы: «Будешь ли ты продолжать?». Но она не задаёт его, и я безмерно благодарен за это. Мне снова нужен отдых. Когда родители выходят из комнаты, я закрываю глаза и понимаю, что всё ещё чувствую взгляд моей матери. Я чувствую его и сегодня.
Хайнц не смотрит на меня. Он поднял воротник своей синей куртки, чтобы спрятаться от утренней прохлады. Я замечаю, как его голые руки слегка дрожат. Он держит видеокамеру, которая поможет нам потом проанализировать прыжок.
Истина во взгляде
Родители часто навещают меня в больнице. Это придаёт мне сил. Прошло несколько дней, и я чувствую себя чуть лучше, чуть сильнее, несмотря на боль. Я могу вставать и прогуливаться до уборной, но ещё не время для более далёких странствий.
Ко мне также приходят знакомые и близкие. Пусть это и изнуряет, но я очень рад видеть каждого из них. Алекс Пойнтнер и Томас Дитхарт приходят с моим менеджером Хансом Гшвендтнером, заходят и глава клиники ALTIS доктор Георг Лайтай, и мой тренер Хайнц Куттин. Мы говорим о том и о сём, радуясь, что всё закончилось так хорошо. Они восхищаются моей смелостью, дают мне время и выражают мне доверие. Это безумие! Я тронут и очень благодарен за то, что могу быть частью такой команды.
Но всё равно у меня остаётся много свободного времени на то, чтобы много думать. Куча вопросов кружится в моей голове. И я знаю, что не для всех сейчас найдутся ответы. Мне нужно сосредоточиться на восстановлении и запастись терпением. Но терпение никогда не было моей сильной стороной.
Самый назойливый вопрос – конечно же, «почему?». Как это могло произойти? Было ли это моей ошибкой? И если да, то что я сделал не так? Для того, чтобы обдумать всё это, я должен был понять, почему. Я прошу Алекса Пойнтнера поговорить со мной о прыжке и о падении. Он приезжает в больницу и заходит ко мне в палату с ноутбуком под мышкой. Мы детально проговариваем произошедшее, и он рассказывает мне, как всё было и что он об этом думает. Но после долгих колебаний я хочу увидеть это своими глазами. Меня преследует нехорошее чувство сомнения, но я знаю, что чем дольше я откладываю этот момент, тем сложнее будет потом. Моё сердце бьётся очень быстро, когда я включаю видеозапись.
Я вижу чужого мне человека на стартовой вышке, отталкивающегося, прыгающего и падающего на гору. Будто это не я врезаюсь в землю со скоростью 100 километров в час. Мне тяжело на это смотреть, но кроме этой тяжести я почти ничего не чувствую. Хорошо, что я увидел это. Теперь я знаю, что я упал, потому что сошлись сразу несколько разных обстоятельств, и меня просто покинула удача. И мне этого достаточно. Я закрываю ноутбук. Я заглянул истине в глаза. На этот раз хватит.
Пока Хайнц пытается справиться с видеокамерой, мой взгляд снова начинает блуждать. Керамическая лыжня на горе разгона подготовлена безупречно. Внизу, за трибунами, раскинулся маленький городок посреди долины. Красивая картина. На востоке медленно восходит солнце, и его утренние лучи очерчивают тёмные тени гор. Крыши домов уже залиты светом и бликуют рыжей черепицей. То и дело блестнёт что-нибудь на солнце, или какая-нибудь машина проедет сквозь пелену плотного солнечного света. Жизнь уже кипит в городке. Люди спешат на работу, торопятся в булочную или направляются куда-то ещё. Они беззаботно снуют туда-сюда по улицам, преследуемые лишь моим взглядом.
Все взгляды уставлены на меня
Я сижу за столом, устланным белой скатертью, а передо мной стоит микрофон. Я оглядываю комнату. Ко мне прикованы зачарованные взгляды, на меня направлены пять или шесть телевизионных камер и куча фотоаппаратов. Сегодня, как говорят, «великий день». Впервые с момента моего падения я выступаю на публике. До этого я не произнёс ни слова, но скоро пресс-конференция официально начнётся, и этот момент наступит.
Я немного волнуюсь. Почему – я не знаю, особенно после всего, что я перенёс. Может быть, потому что я знаю сам, что на многие вопросы до сих пор нет ответа. Может быть, потому что я почти физически ощущаю, что всё внимание обращено на меня. И это нетрудно понять в свете всего произошедшего.
Меня терзает двойственное чувство. С одной стороны, я хотел бы остаться в тени и спокойно посвятить себя терапии. Но с другой стороны, я профессиональный спортсмен, и общение с прессой и публикой – часть моей работы. Даже когда это не слишком приятно.
Я осознаю это, когда иду по коридорам больницы. Отовсюду выходят люди, чтобы поприветствовать меня с улыбкой. И я тоже улыбаюсь им. Я всегда так делаю, но сейчас это особенно тяжело. Коллеги в комнате для терапии хлопают меня по плечу, выражая тем самым своё уважение. И я рад этому, несмотря на то, что у меня всё ещё болят спина и шея. Чашка эспрессо в больничном кафе привносит некое разнообразие, но и там я встречаю людей. Изумлённо, стеснительно просят они автограф и хотят услышать от меня, как всё произошло. Я принимаю за честь каждую просьбу об автографе и дружелюбно отвечаю на все вопросы. Даже несмотря на то, что я не очень-то хочу возвращаться в мыслях к событиям прошлых недель. Но такова моя природа.
Точно так же и с журналистами: успех и неудачи привлекают внимание. Заголовки бывают хорошими, а бывают и плохими. Это логично. Поэтому нужно терпеть. И мне всегда нравилось общение с прессой, как говорится, и в горе, и в радости. Но у всего есть пределы, особенно когда слухи заменяют факты, а факты приукрашиваются для придания им яркости. И всё это за счёт других людей. Это мерзко. Но это тоже должно быть частью моей жизни.
Вступительная часть закончена, и слово передаётся мне. Я оглядываю комнату, делаю глубокий вдох и открываю рот. Внезапно я чувствую облегчение, и мне становится спокойнее. Потому что такова моя природа.
Мой взгляд возвращается на моего тренера, и он смотрит на меня в ответ. Я замечаю, как напряглось всё его тело, когда он обернулся ещё раз проверить ветровые флажки. Момент настал. Я проверяю глазами крепления и хлопаю себя по бёдрам. Под костюмом я чувствую, как ноют мои мышцы.
Человек с ясным взором
Мои бёдра напряжены. Я ныряю по горе разгона, готовясь оказаться в полёте. Стремительное ускорение чувствуется в пятках, в коленях, в бёдрах. Мои ботинки отрываются от земли, я ненадолго взмываю в воздух и приземляюсь на расчерченную часть горы. Тренер Хайнц Куттин смотрит на экран и сообщает мне цифры. Моё мастерство несколько пострадало. И это нормально, когда ты долго не прыгаешь и проводишь много времени в лежачем положении. То, что важно, так это то, что боль – в разумных пределах. Спина в порядке, а шею и голову можно вытерпеть. И я доволен этим. Дела идут в гору.
Правда, всё обстояло не так радужно, как казалось на первый взгляд. Даже небольшие нагрузки переносились тяжело, а резкие движения стоили огромных усилий. Тогда мы начали интенсивный курс реабилитации. Каждый шаг давался с трудом: два вперёд, один назад. Но потом стало легче. Медицинская команда в Клагенфурте проделала великолепную работу как в физическом, так и в психологическом плане. Так приятно чувствовать, что ты в хороших руках.
Теперь наступает время, чтобы тренироваться изо всех сил. Моя конечная цель – Олимпийские игры. Мысль об этом придаёт мне сил, когда я поднимаюсь с кровати с ноющей шеей по утрам. Хайнц Куттин проводит со мной в больнице почти каждый день, и это заряжает меня уверенностью. Его взор ясен. Он вдохновляет меня на каждый следующий шаг и тормозит меня, когда я начинаю слишком торопиться. Мы стараемся делать всё размеренно, чтобы двигаться вперёд без лишней встряски. Благодаря нему и многим другим людям в моей голове становится всё меньше вопросов, и моя цель выглядит более достижимой.
Хайнц выжидает момент, смотрит на меня, поднимает руку и даёт отмашку. Я чувствую, как мурашки бегут по моей спине. На мгновение моё сердце замирает. Я не могу решиться. В мыслях всплывает моя дочь Лилли. Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза.
Прекрасные мгновения
Лилли смотрит на меня своими огромными глазами. Сразу из больницы я направился к ней. Она стоит передо мной в красном комбинезоне и бежевой шапочке, с раскрасневшимися от мороза щеками. Она смеётся, и я смеюсь ей в ответ. Всё моё тело смеётся в этот момент, мои губы, мои глаза, моё лицо, даже в глубине живота я смеюсь. Конечно же, моя дочка не знает о произошедшем. Она беззаботно глядит на меня, будто бы ничего не случилось. Затем она поворачивается и пытается начать лепить снежный ком своими крохотными ручками. Мы мастерим снеговика, пусть даже наше творение не слишком на него похоже.
Я наклоняюсь к ней, чтобы помочь скрепить комья снега. Моя шея даёт о себе знать, но я не обращаю внимание. Лилли делает пару шагов вперёд по снегу, чтобы поставить чуть кривоватый шар на ещё один. Выходит не очень ровно, но она взвизгивает от восторга. И я радуюсь вместе с ней.
Я наблюдаю за тем, как она снова наклоняется и начинает катать следующий шар. Я раздумываю, что бы она посоветовала мне. «Папочка, ты всё сможешь»? «Папочка, бросай свои прыжки»? Я не знаю. И мне грустно об этом думать. Но есть лишь один человек, который может сделать выбор: я сам. Доктора дали мне зелёный свет, одобряют это и терапевты, и тренеры, и федерация. Всё в моих руках. Но у меня нет окончательного ответа.
Пока я отстранённо, в раздумьях, подбираю веточку, чтобы сделать из неё рот для снеговика, я внезапно чувствую что-то внутри. Вот оно, это ощущение в глубине живота. Лёгкий страх. Но уверенность. И предвкушение. Этого мне достаточно. Чувства твердят мне, что я должен взойти на борт самолёта.
Лилли тянет меня за штанину – ей нужна помощь с третьим шаром. Я наклоняюсь, и мы вместе берёмся за работу. Постепенно темнеет, и наступает время прощаться. И это больно, поскольку сначала я отправляюсь в Оберстдорф, а затем сразу в Сочи. Но я обязательно скоро вернусь. А пока миссия «Снеговик» завершена. Впереди – миссия «Олимпийские игры».
С момента, когда Хайнц дал мне отмашку, прошла целая вечность. В моей голове вспышкой проносится, что если я не прыгну сейчас, то не сделаю это уже никогда. К чёрту всё. Я летающий лыжник, я люблю свой вид спорта и я научился вставать после нокдаунов. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы продолжить прыгать. Шаг за шагом. Я выдыхаю, открываю глаза и отталкиваюсь от лавки. Потому что такова моя природа.
@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, а во лбу звезда горит, летающие мужики на лыжах
-
-
27.03.2014 в 23:48-
-
27.03.2014 в 23:58Текст удивительно красивый и по форме, и по содержанию (прекрасно понимаю, что там была редакторская правка, но тем не менее), но он совершенно душераздирающий. Потому что Томас пишет очень, очень, очень личные вещи и переносит в слова все свои переживания последних месяцев. И читать это попросту тяжело — про его страх, про то, как он смотрел видео падения, про визит родителей в больницу, про Лилли и снеговика... Ох.
-
-
29.03.2014 в 00:34-
-
29.03.2014 в 00:50А насчёт содержания... Читаю и вспоминаю найденное не так давно прошлогоднее интервью Яна Мазоха, где он говорит, что после падения в Закопане в 2007-м, едва не стоившем ему жизни (которого он не помнил, пока не показали и не рассказали), у него появился страх за будущее своей дочери. Каждый раз, когда выходил на старт, думал: а что с ней будет, если я снова навернусь, как тогда или хуже? Поэтому так и не смог вернуться, ушёл в комментаторы. Кто знает, что будет в нашем случае, но я очень сомневаюсь, что Томас решит уйти.
-
-
29.03.2014 в 01:25Про параллель с Мазохом — спасибо, интересно, интервью я с ним, кажется, вообще никаких не читала (а, пожалуй, надо бы).
Я тоже не думаю. Не сейчас, не время, не на этой ноте. У меня были какие-то сомнения в районе ОИ, но сейчас... всё-таки правда не думаю.