мне очень-очень жаль, я не перейду в Сампдорию
Название: Четыре плюс четыре
Автор: Сборная Китая
Размер: ~1200 слов
Пейринг/Персонажи: Ли Леи/Роджер Шмидт, мимокрокодилом Джонни Сориано и неназванные призраки прошлого
Категория: пре-слэш
Жанр: безудержный юст
Рейтинг: PG-13 за намёки
Саммари: Ли Леи слишком многого не понимает. Попытки разобраться в том, что именно происходит, заносят его в тёмные, опасные воды.
Примечание: «Шимите» — транскрипция фамилии Шмидта с китайского и то, как его там обычно зовут. «Шифу» и «лаоши» — разные виды обращения к мастеру/учителю/старшему наставнику. «Суолияно» — тоже некое подобие транскрипции фамилии Джонни Сориано. И да, Ли Леи реально был замечен на «БайАрене» на последнем матче «Байера» в 2017 году.
Леи многого не понимает. Наверное, Леи слишком многого не понимает. Но величины становятся относительными, когда речь идёт о человеке совсем другой культуры, другого воспитания и других понятий. Этой мыслью очень просто оправдывать всё. Особенно когда перестаёшь понимать, где заканчиваются твои границы и начинаются неизведанные земли.
Леи вообще ничего не понимал, когда этот человек только пришёл. Странно выглядящий, слишком по-чужеземному. Слишком активный — другим, кто был до него, требовалось какое-то время, чтобы выжидающе оценить обстановку. Но нет, он появился из ниоткуда и сразу же начал что-то делать. С первого же дня он через переводчика старался поговорить со всеми о пустяках вроде погоды или меню на обед, как будто бы он в этом что-то смыслил, пытался загадочно шутить, что-то спрашивал — казалось, вопросы ему важнее услышанных ответов. Так странно. Так непонятно.
На поле, правда, языка не существует. И то, что этот странный пришлый мужчина требовал от Леи, было ему ясно с первого же дня. Длинные проходы, диагональные забросы, проходы по всей бровке — любые инструкции приходились к месту. Всё получалось с первого раза, под одобрительные взгляды и хлопки по плечу.
Спустя пару месяцев Леи ловит себя на мысли о том, что никогда так свободно себя не чувствовал. Ни под чьим надзором. Наверное, так и должно быть. Но может быть, не должно быть настолько.
Когда в декабре он получает глупую травму, то вопрос «а так действительно должно быть?», фоном постукивающий в его голове, всплывает с новой силой. Он плохо понимает его, но кажется, что в первый раз за долгие месяцы он видит шифу обеспокоенным. Шимите с кем-то постоянно перезванивается, роняя его имя в телефонных разговорах на своём немецком, скрытно обмозговывает что-то со своими ассистентами, хмурится своими светлыми бровями. На безапелляционное и прямое «Собирай чемоданы, едешь лечиться в Дюссельдорф» своего скудного английского не совсем хватает, чтобы с достаточно полным смыслом переспросить, зачем столько беспокойства. Приходится смиренно слушаться.
Две недели хождений по немецким врачам и физиотерапевтам пролетают за секунду. Все очень добры, внимательны — но, кажется, пытаются шутить с ним, чего он не до конца понимает из-за плохонького языка и потери смыслов через приставленного к нему помощника-переводчика. Когда очередной реабилитационный тренер начинает с плохо распознаваемой эмоцией задирать брови с протяжным «А-а-а-а, ещё один от Шми-и-и-идта», Леи становится ясно, что он упускает какую-то слишком важную часть истории.
Похожие взгляды встречают его и на красно-чёрном стадионе, куда шифу достаёт ему и помощнику пригласительные — чего бы нет, думается Леи, отвлечься от больнично-терапевтической рутины было бы неплохо, да и получше узнать, чем занимался их лаоши до приезда к ним на «Пролетарий». Но тихий шёпот за спиной и без знания немецкого говорит о том, что идея эта была так себе: Леи привык не владеть ситуацией полностью, но настолько выпадать из контекста слишком уж неуютно.
Вернувшись после матча в отель, он делает то, что надо было бы сделать раньше, намного, намного раньше. Он открывает ноутбук, со вздохом предчувствия титанических усилий переключает раскладку на английский и заходит в Гугл.
Спустя пару-тройку часов одна решённая головоломка заменяется на другую. Куда более сложную и запутанную.
После возвращения домой у него остаётся несколько дней, чтобы всё осмыслить и попытаться разложить по полочкам — но мешанина из чужих призраков прошлого, собственных непонятных ощущений, недопонятых намёков и попыток прочитать скрытые и обнажённые смыслы плохо поддаётся расшифровке. Опасные тёмные воды с каждой волной ближе подбираются к собственным пяткам, но...
Если вся история с Дюссельдорфом действительно имела двойное дно, то отвечать надо тем же, прямо и решительно.
Когда спустя неделю шифу встречает их в лобби португальского отеля, где им предстоит провести почти что взаперти несколько недель, и замечает Леи со старательно уложенной выбеленной чёлкой, он вдруг распахивает свои вечно прищуренные глаза. Буквально на секунду. Наверное, это удивление. Но это мгновение быстро проходит, и он, снова собравшись и не подавая вид, как всегда с мягкой улыбкой подходит поприветствовать Леи, Дабао, Чиже и остальных ребят, первыми высунувшихся из автобуса.
Когда группка рассасывается по холлу в ожидании своей очерёдности на получение ключей от номеров, Леи краем глаза замечает, что на него смотрят почти что в упор. Он никак не отвечает — просто не знает, как отреагировать, чтобы его правильно поняли. Что именно вкладывается в понятие «правильно», впрочем, он сам не до конца может себе объяснить.
Блондинистая чёлка, конечно же, привлекает внимание и товарищей по команде — кто смеётся, кто картинно кряхтит от «лаовайских модных тенденций», кто одобрительно улыбается. Один лишь Суолияно озабоченно хмурит брови.
— Я смотрю, в Дюссельдорф ты съездил продуктивно, — осторожно констатирует он, когда они пересекаются на выходе с ужина в почти безлюдном длинном коридоре. — Впрочем, рано или поздно кто-нибудь рассказал бы.
Леи только пожимает плечами.
— Не знаю, к лучшему ли.
— С ним никогда не понятно, к лучшему ли это всё, — Джонни усмехается, но кажется, что это не совсем обычная усмешка. Леи колеблется несколько секунд, но всё же решается:
— Ты... ты понимаешь?
В ответ он получает ещё более подчёркнутый смех. Джонни дружески приобнимает его:
— Я видел много, Леи. И слышал много. Может, даже слишком много.
Он замолкает на мгновение, прикрывает глаза, как будто припоминая что-то, и продолжает:
— И сам глупости делал. Не такие, правда.
С этими словами аккуратно прилизанные волосы Леи в секунду превращаются во взрыв на макаронной фабрике. Джонни ловко уворачивается от ответного подзатыльника и отскакивает на пару шагов.
— Осторожнее, в общем. Иногда лучше спросить себя дважды, — подытоживает он, явно давая понять, что углубляться в тему не намерен, но ситуация ему слишком, слишком знакома.
Кажется, в этом вопросе ему можно верить.
Шимите все шесть недель не сводит глаз с отрастающей с каждым днём всё больше светлой чёлки, но так и не заговаривает с ним об этом. На первую же тренировку после возвращения Леи приходит с по-армейски бритой головой.
Когда Леи видит на доске со схемой для первого матча сезона собственный четвёртый номер в центре поля — просто так, без репетиций этого варианта в товарняках, без дополнительных тренировок, без объявления войны и лишних объяснений, — то еле сдерживается, чтобы нарушить все правила приличия и громко задать вопрос прямо посреди тактической выкладки. Ему удаётся удержать себя в руках, но это значит, что все вопросы придётся задавать с глазу на глаз. Собраться с силами оказывается нелегко, но он выжидает, пока все остальные дособирают разбросанные вещи и потянутся от презентационного зала к раздевалкам, и подходит к тренеру.
— Я... — английский его улетучивается с первой же попытки открыть рот, но не дело в это переводчиков втягивать, — у меня вопрос.
Шимите даже, наверное, не удивлённо, а предвкушающе поднимает брови. Леи тычет пальцем в сторону схемы на доске и выпаливает:
— Зачем?
Шифу ещё сильнее прищуривает глаза и довольно долго обдумывает ответ.
— Ну, во-первых, мне кажется, ты там будешь неплохо смотреться. Пространство ты видишь хорошо, скорость есть, техника приемлемая, длинные пасы более-менее прилично проводишь. Стоит того, чтобы попробовать — вдруг мы в твоём лице получим новую роскошную «восьмёрку». Всякое же бывает.
Он ненадолго замолкает, всматриваясь прямо в глаза, чтобы удостовериться, что Леи улавливает все произнесённые им слова.
— А во-вторых, — Шимите почему-то вальяжно задирает острый подбородок, — ты же хотел примерить на себя иную роль.
Ах вот как, значит. Такой прямоты Леи не ожидал совсем — но, видимо, в той культуре это допустимо. Или для этого конкретного человека допустимо.
— Если ты думал, что я не умею складывать четыре плюс четыре, — он демонстративно переводит взгляд с глаз Леи на линию роста волос и обратно, — то у меня для тебя есть плохие новости.
Собственную растерянность и волной накатывающее волнение скрыть совсем не получается. Как на это ответить, он и по-китайски-то не знает.
— Всё нормально, Леи. Не волнуйся. Просто попробуем так, — он кивает на доску и почему-то кладёт ему руку на плечо, — а если что-то пойдёт не так, вернём всё как было уже к следующему матчу. Иногда не мешает пробовать что-то новое.
Всё, что Леи может заставить себя сделать, — просто послушно кивнуть в ответ.
Матч против «Шаньдун Лунэна», разумеется, заканчивается разгромным поражением. Сидя после матча в раздевалке, Леи не может перестать думать, что намёки от вселенной понимать куда проще, чем от чужеземцев.
Название: Вместо магнита
Автор: Сборная Австрии
Размер: ~1100 слов
Пейринг/Персонажи: Филипп Хозинер/Лукас Шпендльхофер, Штефан Хирлендер
Категория: пре-слэш, который вообще скорее джен
Жанр: сопли с элементами character study
Рейтинг: G
Саммари: «Штурм Грац» в предчувствии катастрофы. Один из Schwoazn считает, что проблема в очередной раз в нём, так как чем совпадений больше, тем менее они случайны.
Примечание: в настоящее время «Штурм» действительно пытается вылететь с громким треском из еврокубков, что успешно сделает уже завтра. Действие текста происходит сегодня вечером, 15 августа, прямо накануне ответного матча с «АЕКом» в Ларнаке (первый матч закончился со счётом 2:0 в пользу киприотов). Хозинер действительно магнит для несчастий, а Шпендльхофер действительно зовёт его «Брокколи» и матерится по-итальянски, автор не выдумывает примерно ничегошеньки.
— Ничего себе видочек, — присвистывает, высунувшись на балкон отельного номера, Лукас. Закатное южное солнце острым лучом освещает половину комнаты.
— Один толк от этих еврокубков, — плюхает на ближайшую к стене кровать сумку Филипп.
— Главное, к хорошему-то не привыкай.
— Да куда мне, — усмешкой легко скрыть нервы перед завтрашним матчем, поэтому Филипп не ведётся на начало очередного разговора о грядущей экзекуции и просто тоже подходит к балкону, чтобы зацепить остатки тёплого рыжего света над морской гладью в нескольких десятках метра от них.
Сегодня этот вид из окна ещё имеет какое-то значение. Уже завтра будет совсем не до этого.
***
К ощущению подступающей к горлу тошноты, впрочем, Филипп привык. Предчувствие и прямое ожидание катастрофы въедаются в кожу, в корни кудрявых волос, в слизистые оболочки, когда год за годом каждый раз, когда осмелишься подумать, что наконец-то всё стало нормально, что-нибудь случается. Диапазон событий колеблется от вылитого на светлую футболку по неуклюжести утреннего кофе до двухкилограммовой злокачественной опухоли в собственной почке. Но пройдя по всей шкале, с промежуточными остановками вроде неудачных трансферов, паршивых решений или коллапса лёгкого на пустом месте, уже мало замечаешь разницу. Протёкшая в сумке ручка, закончившаяся в холодильнике цветная капуста, проигранный самый важный в сезоне матч или опять подозрительно заболевшая как-то по-странному спина — всё равно. С какого-то момента все эти вещи начинают восприниматься одинаково.
Человек — скотина ко всему приспосабливающаяся. Ко всему можно привыкнуть и со всем сжиться. Можно отряхнуться и беззаботно посмеяться над собственной изляпанной майкой, можно собраться с силами и начать с улыбкой до ушей гордо демонстрировать всем уродливый шрам в пол брюха. В конечном итоге это стоит одинаковых усилий, когда отбрасываешь все детали.
Сложно только каждый раз надеяться, что, может быть, череда всех этих мерзостей на этом закончится.
***
Ужин превращается в конкурс пантомим: кто удачнее всего без слов изобразит фразу «мне не страшно». Получается это у всех примерно с тем же успехом, с которым каждый из них мог бы жестами показывать адронный коллайдер или взгляды «Австрийской партии свободы» на внутреннюю политику.
— Хози, замри! — Лукас с нелепым хихиканьем лезет в карман за телефоном. Рефлекс постить всё происходящее в Инстаграм всё же сильнее базовых человеческих инстинктов.
Филипп наигранно задирает изогнутую бровь и демонстративно позирует с содержимым своей тарелки: иногда проще подыграть, чем объяснить, почему нет.
— «Брокколи… с… брокколи…», — закусив язык, проговаривает полушёпотом печатаемый текст Лукас, пока его фотомодель всё же усаживается за свободный край стола и водружает на него тарелку, полную всякой зелени.
— Отстань ты от человека, дай ему поесть спокойно, — вздыхает ковыряющийся в своей тарелке Штефан. Из него актёр паршивый, и Филиппу становится немного не по себе: если уж капитану, пусть и со стажем в полдюжины матчей, так погано, то что они все тут вообще забыли и пытаются из себя изображать?
— Да ладно тебе, Хирли, — чтобы разрядить обстановку, Филипп накалывает самую крупную головку брокколи на вилку и поднимает её вверх, — кто ж не любит семейные портреты.
— Действительно, — заставляет себя слабо улыбнуться Штефан, — одно лицо.
Лукас, довольный тем, что кличка его авторства получает всё большее признание, ухмыляется в свою тарелку с пастой.
***
За прошедшие пару недель Филипп не раз попытался задать самому себе вопрос, почему в это раз он опять позволил себе поверить, что всё будет не так, как обычно. Случайности происходят однажды, дважды, может, с натяжкой трижды — а всё, что идёт по накатанной дальше, уже закономерность. Поэтому всё, что творилось с ним после того злосчастного дня, когда его агент впервые сказал ему о конкретном интересе со стороны «одного из середняков Лиги 1», — наверное, дело не в совпадениях, а в нём самом.
Он часто слышал от других, что как магнит притягивает людей своей улыбкой и жизнелюбием. Как оказалось за последние годы, не только люди ведутся на на это.
После последнего раза — когда вдруг оказалось, что его амбиции, амбиции ребят, ставших ему друзьями за два полных разнообразных эмоций года, этого импозантного седовласого мужчины на бровке и внезапно поверивших в невозможное болельщиков со старого, неуклюжего, местами покосившегося уже от времени стадиона не совпадают с планами и финансовыми расчётами руководства, — переубедить себя, что это всё не из-за него, уже не получается. Когда совпадений слишком много, это больше не совпадения.
Поэтому как только в первый же день в новой команде его облепляет кучка желающих познакомиться поближе новых товарищей, он еле сдерживается от того, чтобы не прогнать всех с советом держаться от него подальше, чтобы себе не навредить.
***
Больше всех, конечно, прогнать хочется Лукаса. С первых же дней у Филиппа безо всякой на то инициативы появляется сосед по комнате, личный фотограф для Инстаграма (разумеется, самого Лукаса), собеседник и сотрапезник. Бездейственно наблюдая за тем, как юноша буквально за неделю дошёл до вальяжности старых друзей, Филипп серьёзно раздумывает, не повесить ли на шею табличку с чем-то вроде «не влезай, убьёт» — жалко же, славный парень.
Впрочем, как только товарищеские встречи заканчиваются и начинаются официальные матчи, становится ясно, что чёрный кот в этот раз перейдёт дорогу не кому-то отдельному, а всей команде в чёрных майках сразу.
Меньше чем за сутки до неминуемой казни в Ларнаке изображать, что всё нормально, перестаёт получаться даже у Лукаса.
— Che cazzo di merda, даже читать не получается, — он отшвыривает в сторону журнал, который натужно заставлял себя листать последние полчаса, чтобы скоротать время до отбоя, и нервно запускает пятерню в растрёпанную больше обычного чёлку. За последние отвратительные матчи Филипп уже успел приметить эти две привычки нового товарища: материться по-итальянски по поводу и без и мучить и без того страдающую от количества средств для укладки чёлку. Комбинация обеих вещей сразу сигнализировала, что всё действительно очень паршиво.
Филипп лишь поворачивает голову с высоко поднятой бровью в его сторону.
— Интересно, когда это всё перестанет так задевать, — Лукас прикрывает глаза и продолжает перебирать пальцами волосы.
— У меня для тебя плохие новости, — Филипп поворачивается на своей стороне широкой двухспальный кровати к нему теперь уже всем телом и подпирает голову рукой, — никогда.
— Ну, ты-то знаешь…
Повисает тишина — но она не кажется неловкой, наоборот, очень уместной.
— Главное, не допустить мыслей о том, зачем это всё.
— У тебя получается? — Лукас открывает глаза и тоже поворачивается к нему.
Филипп лишь пожимает плечами.
— Меня бы здесь не было, если бы я позволил им победить.
Лукас закусывает губу, будто бы пытается что-то спросить — но так и не решается, поэтому просто блуждает взглядом по чуть скомканной уже простыне перед собой.
— А так одной «Ларнакой» меньше, одной «Ларнакой» больше… — со смешком сменяет тональность Филипп, вдруг щёлкает Лукаса по носу и откидывается обратно на спину. — Выше нос, размазня. Дубль комнатой уже освоили, завтра будем хет-трик на двоих репетировать.
— Sciocco, — прыскает враз посветлевший Лукас, чуть мешкается и резко вытаскивает из-под макушки подушку, чтобы швырнуть её на вторую половину кровати.
— От дурака слышу, — невозмутимо отбивается Филипп и не без удовольствия с размахом отправляет её обратно. Только так и можно готовиться к подступающей буре.
Автор: Сборная Китая
Размер: ~1200 слов
Пейринг/Персонажи: Ли Леи/Роджер Шмидт, мимокрокодилом Джонни Сориано и неназванные призраки прошлого
Категория: пре-слэш
Жанр: безудержный юст
Рейтинг: PG-13 за намёки
Саммари: Ли Леи слишком многого не понимает. Попытки разобраться в том, что именно происходит, заносят его в тёмные, опасные воды.
Примечание: «Шимите» — транскрипция фамилии Шмидта с китайского и то, как его там обычно зовут. «Шифу» и «лаоши» — разные виды обращения к мастеру/учителю/старшему наставнику. «Суолияно» — тоже некое подобие транскрипции фамилии Джонни Сориано. И да, Ли Леи реально был замечен на «БайАрене» на последнем матче «Байера» в 2017 году.
Леи многого не понимает. Наверное, Леи слишком многого не понимает. Но величины становятся относительными, когда речь идёт о человеке совсем другой культуры, другого воспитания и других понятий. Этой мыслью очень просто оправдывать всё. Особенно когда перестаёшь понимать, где заканчиваются твои границы и начинаются неизведанные земли.
Леи вообще ничего не понимал, когда этот человек только пришёл. Странно выглядящий, слишком по-чужеземному. Слишком активный — другим, кто был до него, требовалось какое-то время, чтобы выжидающе оценить обстановку. Но нет, он появился из ниоткуда и сразу же начал что-то делать. С первого же дня он через переводчика старался поговорить со всеми о пустяках вроде погоды или меню на обед, как будто бы он в этом что-то смыслил, пытался загадочно шутить, что-то спрашивал — казалось, вопросы ему важнее услышанных ответов. Так странно. Так непонятно.
На поле, правда, языка не существует. И то, что этот странный пришлый мужчина требовал от Леи, было ему ясно с первого же дня. Длинные проходы, диагональные забросы, проходы по всей бровке — любые инструкции приходились к месту. Всё получалось с первого раза, под одобрительные взгляды и хлопки по плечу.
Спустя пару месяцев Леи ловит себя на мысли о том, что никогда так свободно себя не чувствовал. Ни под чьим надзором. Наверное, так и должно быть. Но может быть, не должно быть настолько.
Когда в декабре он получает глупую травму, то вопрос «а так действительно должно быть?», фоном постукивающий в его голове, всплывает с новой силой. Он плохо понимает его, но кажется, что в первый раз за долгие месяцы он видит шифу обеспокоенным. Шимите с кем-то постоянно перезванивается, роняя его имя в телефонных разговорах на своём немецком, скрытно обмозговывает что-то со своими ассистентами, хмурится своими светлыми бровями. На безапелляционное и прямое «Собирай чемоданы, едешь лечиться в Дюссельдорф» своего скудного английского не совсем хватает, чтобы с достаточно полным смыслом переспросить, зачем столько беспокойства. Приходится смиренно слушаться.
Две недели хождений по немецким врачам и физиотерапевтам пролетают за секунду. Все очень добры, внимательны — но, кажется, пытаются шутить с ним, чего он не до конца понимает из-за плохонького языка и потери смыслов через приставленного к нему помощника-переводчика. Когда очередной реабилитационный тренер начинает с плохо распознаваемой эмоцией задирать брови с протяжным «А-а-а-а, ещё один от Шми-и-и-идта», Леи становится ясно, что он упускает какую-то слишком важную часть истории.
Похожие взгляды встречают его и на красно-чёрном стадионе, куда шифу достаёт ему и помощнику пригласительные — чего бы нет, думается Леи, отвлечься от больнично-терапевтической рутины было бы неплохо, да и получше узнать, чем занимался их лаоши до приезда к ним на «Пролетарий». Но тихий шёпот за спиной и без знания немецкого говорит о том, что идея эта была так себе: Леи привык не владеть ситуацией полностью, но настолько выпадать из контекста слишком уж неуютно.
Вернувшись после матча в отель, он делает то, что надо было бы сделать раньше, намного, намного раньше. Он открывает ноутбук, со вздохом предчувствия титанических усилий переключает раскладку на английский и заходит в Гугл.
Спустя пару-тройку часов одна решённая головоломка заменяется на другую. Куда более сложную и запутанную.
После возвращения домой у него остаётся несколько дней, чтобы всё осмыслить и попытаться разложить по полочкам — но мешанина из чужих призраков прошлого, собственных непонятных ощущений, недопонятых намёков и попыток прочитать скрытые и обнажённые смыслы плохо поддаётся расшифровке. Опасные тёмные воды с каждой волной ближе подбираются к собственным пяткам, но...
Если вся история с Дюссельдорфом действительно имела двойное дно, то отвечать надо тем же, прямо и решительно.
Когда спустя неделю шифу встречает их в лобби португальского отеля, где им предстоит провести почти что взаперти несколько недель, и замечает Леи со старательно уложенной выбеленной чёлкой, он вдруг распахивает свои вечно прищуренные глаза. Буквально на секунду. Наверное, это удивление. Но это мгновение быстро проходит, и он, снова собравшись и не подавая вид, как всегда с мягкой улыбкой подходит поприветствовать Леи, Дабао, Чиже и остальных ребят, первыми высунувшихся из автобуса.
Когда группка рассасывается по холлу в ожидании своей очерёдности на получение ключей от номеров, Леи краем глаза замечает, что на него смотрят почти что в упор. Он никак не отвечает — просто не знает, как отреагировать, чтобы его правильно поняли. Что именно вкладывается в понятие «правильно», впрочем, он сам не до конца может себе объяснить.
Блондинистая чёлка, конечно же, привлекает внимание и товарищей по команде — кто смеётся, кто картинно кряхтит от «лаовайских модных тенденций», кто одобрительно улыбается. Один лишь Суолияно озабоченно хмурит брови.
— Я смотрю, в Дюссельдорф ты съездил продуктивно, — осторожно констатирует он, когда они пересекаются на выходе с ужина в почти безлюдном длинном коридоре. — Впрочем, рано или поздно кто-нибудь рассказал бы.
Леи только пожимает плечами.
— Не знаю, к лучшему ли.
— С ним никогда не понятно, к лучшему ли это всё, — Джонни усмехается, но кажется, что это не совсем обычная усмешка. Леи колеблется несколько секунд, но всё же решается:
— Ты... ты понимаешь?
В ответ он получает ещё более подчёркнутый смех. Джонни дружески приобнимает его:
— Я видел много, Леи. И слышал много. Может, даже слишком много.
Он замолкает на мгновение, прикрывает глаза, как будто припоминая что-то, и продолжает:
— И сам глупости делал. Не такие, правда.
С этими словами аккуратно прилизанные волосы Леи в секунду превращаются во взрыв на макаронной фабрике. Джонни ловко уворачивается от ответного подзатыльника и отскакивает на пару шагов.
— Осторожнее, в общем. Иногда лучше спросить себя дважды, — подытоживает он, явно давая понять, что углубляться в тему не намерен, но ситуация ему слишком, слишком знакома.
Кажется, в этом вопросе ему можно верить.
Шимите все шесть недель не сводит глаз с отрастающей с каждым днём всё больше светлой чёлки, но так и не заговаривает с ним об этом. На первую же тренировку после возвращения Леи приходит с по-армейски бритой головой.
Когда Леи видит на доске со схемой для первого матча сезона собственный четвёртый номер в центре поля — просто так, без репетиций этого варианта в товарняках, без дополнительных тренировок, без объявления войны и лишних объяснений, — то еле сдерживается, чтобы нарушить все правила приличия и громко задать вопрос прямо посреди тактической выкладки. Ему удаётся удержать себя в руках, но это значит, что все вопросы придётся задавать с глазу на глаз. Собраться с силами оказывается нелегко, но он выжидает, пока все остальные дособирают разбросанные вещи и потянутся от презентационного зала к раздевалкам, и подходит к тренеру.
— Я... — английский его улетучивается с первой же попытки открыть рот, но не дело в это переводчиков втягивать, — у меня вопрос.
Шимите даже, наверное, не удивлённо, а предвкушающе поднимает брови. Леи тычет пальцем в сторону схемы на доске и выпаливает:
— Зачем?
Шифу ещё сильнее прищуривает глаза и довольно долго обдумывает ответ.
— Ну, во-первых, мне кажется, ты там будешь неплохо смотреться. Пространство ты видишь хорошо, скорость есть, техника приемлемая, длинные пасы более-менее прилично проводишь. Стоит того, чтобы попробовать — вдруг мы в твоём лице получим новую роскошную «восьмёрку». Всякое же бывает.
Он ненадолго замолкает, всматриваясь прямо в глаза, чтобы удостовериться, что Леи улавливает все произнесённые им слова.
— А во-вторых, — Шимите почему-то вальяжно задирает острый подбородок, — ты же хотел примерить на себя иную роль.
Ах вот как, значит. Такой прямоты Леи не ожидал совсем — но, видимо, в той культуре это допустимо. Или для этого конкретного человека допустимо.
— Если ты думал, что я не умею складывать четыре плюс четыре, — он демонстративно переводит взгляд с глаз Леи на линию роста волос и обратно, — то у меня для тебя есть плохие новости.
Собственную растерянность и волной накатывающее волнение скрыть совсем не получается. Как на это ответить, он и по-китайски-то не знает.
— Всё нормально, Леи. Не волнуйся. Просто попробуем так, — он кивает на доску и почему-то кладёт ему руку на плечо, — а если что-то пойдёт не так, вернём всё как было уже к следующему матчу. Иногда не мешает пробовать что-то новое.
Всё, что Леи может заставить себя сделать, — просто послушно кивнуть в ответ.
Матч против «Шаньдун Лунэна», разумеется, заканчивается разгромным поражением. Сидя после матча в раздевалке, Леи не может перестать думать, что намёки от вселенной понимать куда проще, чем от чужеземцев.
Название: Вместо магнита
Автор: Сборная Австрии
Размер: ~1100 слов
Пейринг/Персонажи: Филипп Хозинер/Лукас Шпендльхофер, Штефан Хирлендер
Категория: пре-слэш, который вообще скорее джен
Жанр: сопли с элементами character study
Рейтинг: G
Саммари: «Штурм Грац» в предчувствии катастрофы. Один из Schwoazn считает, что проблема в очередной раз в нём, так как чем совпадений больше, тем менее они случайны.
Примечание: в настоящее время «Штурм» действительно пытается вылететь с громким треском из еврокубков, что успешно сделает уже завтра. Действие текста происходит сегодня вечером, 15 августа, прямо накануне ответного матча с «АЕКом» в Ларнаке (первый матч закончился со счётом 2:0 в пользу киприотов). Хозинер действительно магнит для несчастий, а Шпендльхофер действительно зовёт его «Брокколи» и матерится по-итальянски, автор не выдумывает примерно ничегошеньки.
— Ничего себе видочек, — присвистывает, высунувшись на балкон отельного номера, Лукас. Закатное южное солнце острым лучом освещает половину комнаты.
— Один толк от этих еврокубков, — плюхает на ближайшую к стене кровать сумку Филипп.
— Главное, к хорошему-то не привыкай.
— Да куда мне, — усмешкой легко скрыть нервы перед завтрашним матчем, поэтому Филипп не ведётся на начало очередного разговора о грядущей экзекуции и просто тоже подходит к балкону, чтобы зацепить остатки тёплого рыжего света над морской гладью в нескольких десятках метра от них.
Сегодня этот вид из окна ещё имеет какое-то значение. Уже завтра будет совсем не до этого.
***
К ощущению подступающей к горлу тошноты, впрочем, Филипп привык. Предчувствие и прямое ожидание катастрофы въедаются в кожу, в корни кудрявых волос, в слизистые оболочки, когда год за годом каждый раз, когда осмелишься подумать, что наконец-то всё стало нормально, что-нибудь случается. Диапазон событий колеблется от вылитого на светлую футболку по неуклюжести утреннего кофе до двухкилограммовой злокачественной опухоли в собственной почке. Но пройдя по всей шкале, с промежуточными остановками вроде неудачных трансферов, паршивых решений или коллапса лёгкого на пустом месте, уже мало замечаешь разницу. Протёкшая в сумке ручка, закончившаяся в холодильнике цветная капуста, проигранный самый важный в сезоне матч или опять подозрительно заболевшая как-то по-странному спина — всё равно. С какого-то момента все эти вещи начинают восприниматься одинаково.
Человек — скотина ко всему приспосабливающаяся. Ко всему можно привыкнуть и со всем сжиться. Можно отряхнуться и беззаботно посмеяться над собственной изляпанной майкой, можно собраться с силами и начать с улыбкой до ушей гордо демонстрировать всем уродливый шрам в пол брюха. В конечном итоге это стоит одинаковых усилий, когда отбрасываешь все детали.
Сложно только каждый раз надеяться, что, может быть, череда всех этих мерзостей на этом закончится.
***
Ужин превращается в конкурс пантомим: кто удачнее всего без слов изобразит фразу «мне не страшно». Получается это у всех примерно с тем же успехом, с которым каждый из них мог бы жестами показывать адронный коллайдер или взгляды «Австрийской партии свободы» на внутреннюю политику.
— Хози, замри! — Лукас с нелепым хихиканьем лезет в карман за телефоном. Рефлекс постить всё происходящее в Инстаграм всё же сильнее базовых человеческих инстинктов.
Филипп наигранно задирает изогнутую бровь и демонстративно позирует с содержимым своей тарелки: иногда проще подыграть, чем объяснить, почему нет.
— «Брокколи… с… брокколи…», — закусив язык, проговаривает полушёпотом печатаемый текст Лукас, пока его фотомодель всё же усаживается за свободный край стола и водружает на него тарелку, полную всякой зелени.
— Отстань ты от человека, дай ему поесть спокойно, — вздыхает ковыряющийся в своей тарелке Штефан. Из него актёр паршивый, и Филиппу становится немного не по себе: если уж капитану, пусть и со стажем в полдюжины матчей, так погано, то что они все тут вообще забыли и пытаются из себя изображать?
— Да ладно тебе, Хирли, — чтобы разрядить обстановку, Филипп накалывает самую крупную головку брокколи на вилку и поднимает её вверх, — кто ж не любит семейные портреты.
— Действительно, — заставляет себя слабо улыбнуться Штефан, — одно лицо.
Лукас, довольный тем, что кличка его авторства получает всё большее признание, ухмыляется в свою тарелку с пастой.
***
За прошедшие пару недель Филипп не раз попытался задать самому себе вопрос, почему в это раз он опять позволил себе поверить, что всё будет не так, как обычно. Случайности происходят однажды, дважды, может, с натяжкой трижды — а всё, что идёт по накатанной дальше, уже закономерность. Поэтому всё, что творилось с ним после того злосчастного дня, когда его агент впервые сказал ему о конкретном интересе со стороны «одного из середняков Лиги 1», — наверное, дело не в совпадениях, а в нём самом.
Он часто слышал от других, что как магнит притягивает людей своей улыбкой и жизнелюбием. Как оказалось за последние годы, не только люди ведутся на на это.
После последнего раза — когда вдруг оказалось, что его амбиции, амбиции ребят, ставших ему друзьями за два полных разнообразных эмоций года, этого импозантного седовласого мужчины на бровке и внезапно поверивших в невозможное болельщиков со старого, неуклюжего, местами покосившегося уже от времени стадиона не совпадают с планами и финансовыми расчётами руководства, — переубедить себя, что это всё не из-за него, уже не получается. Когда совпадений слишком много, это больше не совпадения.
Поэтому как только в первый же день в новой команде его облепляет кучка желающих познакомиться поближе новых товарищей, он еле сдерживается от того, чтобы не прогнать всех с советом держаться от него подальше, чтобы себе не навредить.
***
Больше всех, конечно, прогнать хочется Лукаса. С первых же дней у Филиппа безо всякой на то инициативы появляется сосед по комнате, личный фотограф для Инстаграма (разумеется, самого Лукаса), собеседник и сотрапезник. Бездейственно наблюдая за тем, как юноша буквально за неделю дошёл до вальяжности старых друзей, Филипп серьёзно раздумывает, не повесить ли на шею табличку с чем-то вроде «не влезай, убьёт» — жалко же, славный парень.
Впрочем, как только товарищеские встречи заканчиваются и начинаются официальные матчи, становится ясно, что чёрный кот в этот раз перейдёт дорогу не кому-то отдельному, а всей команде в чёрных майках сразу.
Меньше чем за сутки до неминуемой казни в Ларнаке изображать, что всё нормально, перестаёт получаться даже у Лукаса.
— Che cazzo di merda, даже читать не получается, — он отшвыривает в сторону журнал, который натужно заставлял себя листать последние полчаса, чтобы скоротать время до отбоя, и нервно запускает пятерню в растрёпанную больше обычного чёлку. За последние отвратительные матчи Филипп уже успел приметить эти две привычки нового товарища: материться по-итальянски по поводу и без и мучить и без того страдающую от количества средств для укладки чёлку. Комбинация обеих вещей сразу сигнализировала, что всё действительно очень паршиво.
Филипп лишь поворачивает голову с высоко поднятой бровью в его сторону.
— Интересно, когда это всё перестанет так задевать, — Лукас прикрывает глаза и продолжает перебирать пальцами волосы.
— У меня для тебя плохие новости, — Филипп поворачивается на своей стороне широкой двухспальный кровати к нему теперь уже всем телом и подпирает голову рукой, — никогда.
— Ну, ты-то знаешь…
Повисает тишина — но она не кажется неловкой, наоборот, очень уместной.
— Главное, не допустить мыслей о том, зачем это всё.
— У тебя получается? — Лукас открывает глаза и тоже поворачивается к нему.
Филипп лишь пожимает плечами.
— Меня бы здесь не было, если бы я позволил им победить.
Лукас закусывает губу, будто бы пытается что-то спросить — но так и не решается, поэтому просто блуждает взглядом по чуть скомканной уже простыне перед собой.
— А так одной «Ларнакой» меньше, одной «Ларнакой» больше… — со смешком сменяет тональность Филипп, вдруг щёлкает Лукаса по носу и откидывается обратно на спину. — Выше нос, размазня. Дубль комнатой уже освоили, завтра будем хет-трик на двоих репетировать.
— Sciocco, — прыскает враз посветлевший Лукас, чуть мешкается и резко вытаскивает из-под макушки подушку, чтобы швырнуть её на вторую половину кровати.
— От дурака слышу, — невозмутимо отбивается Филипп и не без удовольствия с размахом отправляет её обратно. Только так и можно готовиться к подступающей буре.
Название: Небесная бухгалтерия
Автор: Сборная Косово
Размер: мини, ~1800 слов
Пейринг: Валон Бериша/Мунас Даббур
Категория: слэш
Жанр: лютая смесь ангста и флаффа
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пересчитывать грехи — неблагодарное занятие. Особенно когда цифры не сходятся.
Ключ: переписка
Сидеть с разблокированным телефоном десять минут кряду, тыкая в него раз в несколько десятков секунд, чтобы экран не гас, — довольно жалкое времяпрепровождение, не может не отметить про себя Валон. Тем не менее, за последние несколько дней он ловит себя в таком состоянии уже не первый и даже не десятый раз — и чёрт бы побрал все сопливые стереотипы, ярким примером которых он может служить в настоящий момент. Хоть в энциклопедию его фотографию вклеивай — прямо так, сидящего в пустой раздевалке, залипшего в экран телефона, на котором ничего и нет, кроме истории переписки. Только бы определиться, в какую именно статью, «одиночество», «скучать» или «клинический идиотизм».
Не то чтобы для него было большой новостью, что трансферы приятны лишь периодами — с первого звонка агента до вспышек камер на презентации, а потом нетерпеливое возбуждение сменяется попыткой выстроить заново всю систему координат и привыкнуть к тому, что ничего больше не будет как прежде, и на медленное привыкание уходит слишком много сил и нервов; лишь спустя месяцы всё возвращается на новый виток того же самого — по-другому, но точно так же в основе вещей.
Но подзабыть об этом он явно успел за годы беспечной стабильности: та же квартира с видом на Зальцах и крепость, тот же Таксхам почти каждое утро, те же пара ресторанчиков у реки, та же кебабная для особо вышедших из-под контроля ночных и утренних часов. Вереница тренеров и товарищей на поле, калейдоскопом прокручивающаяся перед глазами, сути не меняет: ты сам всё равно не сдвигаешься с места. С высоты прошедших лет кажется, что иногда события сменяли друг друга как на быстрой перемотке, и лишь отдельные моменты и люди накрепко впечатывались в память, чтобы не уходить из неё никогда, сколько бы иных не промелькивало рядом в бурном потоке пролетающих дней.
Теперь приходится вспоминать, каково это. Будто в бассейн с разбегу. И пока всплески и волны не утихнут, вода не станет снова прозрачной, как обычно.
Ожидания были, конечно, высоки. Все несколько недель вялых переговоров Валон представлял себе, как приедет в Рим, натянет на себя новую майку, сменив быка на орла, на первой же тренировке покажет всем, что он не зря тут оказался, перезнакомится со всеми, вынесет всех в первых товарняках и уже в качестве нового клубного любимца выйдет на поле в первом туре. Реальность, разумеется, оказалась иной. Никто не кинулся к нему дружиться в дёсны, кроме такого же потерянного новичка, почти что земляка Дурмиси, а глупая травма на пустом месте и вовсе выкинула его из общего процесса. Поэтому вместо шутеечек на тренировках и финтов в матчах с третьесортными клубами он оказался на обочине: в унылом одиночестве на бесконечной индивидуальной физиотерапии.
Это всего лишь на время, пытается успокаивать себя Валон. Шаг назад, два вперёд — как всегда, как уже должно быть привычно. Ничего не делается сразу.
Очень хочется верить, что и тот рой вопросов, который жужжит у него в голове круглые сутки, тоже на время. Но оторвать себя полностью не получилось, и тоненькой, но настойчивой ниточкой мысли тянутся туда, куда уже, наверное, не следовало бы. Как там все? Как ребята? Кто сегодня опоздал на тренировку? Сколько подзатыльников Алекс отвесил мелкому паршивцу за последний общий сеанс физиотерапии? Допрошёл ли Фредди ту дебильную игрушку на мобиле, в которую вечно резался, лёжа на декомпрессионных сессиях? Страшно ли им перед «Звездой»? До какой очередной идеи успели додуматься Рене с Патриком? Ощенилась ли уже собака у Анди? Бухтит ли Циц столько же, сколько и обычно, или игровое время сделало из него человека? Сколько Марин успел напроигрывать в покер за то время, что его нет? Как там без него Муни?
Каждый раз, когда последний вопрос всплывает у него в голове, Валону хочется накрепко зажмуриться. Потому что приправленное ностальгией праздное любопытство внезапно оборачивается ничем не прикрытой зияющей дырой. На месте слишком, слишком, слишком большой части его жизни теперь пусто. Вот он был — осязаемый, из плоти и крови, ходящий с ним обедать почти каждый день, подпевающий его чудовищным любимым песням на заднем сидении автобуса, терпящий все его выходки, — а теперь его нет. Он остался в том, что должно было стать прошлой жизнью. Но никак ей не желает становиться.
Валон понимает, что раз он больше не здесь, то надо провести границу. Именно поэтому он по несколько раз в день ловит себя медитирующим над телефоном, останавливая себя от того, чтобы не написать очередную бессмыслицу — одно дело рефлекторно ляпнуть её сидящему рядом с тобой человеку, а другое вот так вторгаться в ставшее уже личным пространство. Мало ли чем он там занимается. Мало ли что у него там твориться может — с расстояния же не видно.
Он медлит ещё пару секунд, хмурит брови, тянется сфоткать в инстаграм пустую раздевалку — хоть так подавая безмолвный сигнал «спасите меня, я жалкий нытик, но мне тоскливо и одиноко», авось кто откликнется, — и направляется шаркать резиновыми шлёпками в сторону массажного кабинета, где его уже явно заждались.
Ровно та же сцена повторяется и вечером. Развалившись на диване квартиры, которую теперь положено считать своим домом, Валон бесцельно тыкает в телефон. Вернее, цель-то у него есть, да вот оправдана ли она? Впрочем, иногда собственные желания стоят того, чтобы их удовлетворять. Не всегда, нет, но если очень-очень хочется, то, наверное, можно.
Он задирает телефон над собой и крючит максимально дурацкую рожу, стараясь, чтобы как можно больше окружающей обстановки тоже попало в кадр: вальяжное лежание на диване само по себе очень многозначительная картина.
«Ленивый вечер. А у тебя?», — выстукивает он поверх кривого селфи, а затем отшвыривает телефон поодаль и прикрывает глаза.
Спустя пару-тройку минут раздаётся настырный обрывистый сигнал. Валон тянется к нему, в очередной раз отмечая, что получать всё, что хочется, у него всё ещё удаётся с полпинка.
С экрана на него смотрят большие усталые глаза под массивными бровями и чуть более растрёпанной, чем обычно, чёлкой — Муни никогда, в отличие от него, не любил делать селфи, не умел это и не старался подобрать презентабельные ракурсы, какой есть, такой и есть, другого такого нет.
«Аналогично. Чуть не передохли на вечерней тренировке, Марко разошёлся. Лежу вот».
«Чего он вас так?» — на слове «вас» Валон непроизвольно морщится от всё ещё слишком бьющей ярким светом в глаза неуместности.
«Да боится, что сербов не перебегаем, вот и отрывается в последние дни, когда ещё по циклам можно».
«Перебегаете, я вас знаю», — печатает он в ответ. «А если тяжко будет, у тебя всегда есть супер-оружие».
С этими словами он лезет в фотоплёнку и выуживает оттуда одну из десятков имеющихся у него компрометирующих фотографий Муни — с тем самым жестом, который в его собственном исполнении подрастерял градус патриотического пафоса и стал скорее местной внутренней шуткой.
Муни, разумеется, отвечает рядом плачущих от смеха эмодзи.
«Я боюсь, мне до самого киямата придётся объяснять УЕФА, почему это еврейский араб высказывает позицию по балканскому конфликту и причём тут благочестивый гражданин Ва. Бериша».
От соблазна Валон не удерживается: понеслось так понеслось. Он игриво поднимает на камеру бровь и печатает: «Благочестивый? Хабиби, ты удивительно хорошего обо мне мнения».
В ответ прилетает смайлик с закрывающей глаза лапами макакой.
«Единственное зафиксированное мной достоверно твоё прегрешение — это кебабы во внеурочное время. И то заметь, что Патрику ни разу не заложил».
Спустя ещё пару секунд падает следующее сообщение:
«Так что ничего не знаю. Ничегошеньки. И стою на своих словах».
Настойчиво так, подчёркнуто.
На самом деле, это ни капли не так. За то время, что они прожили бок о бок, Валон успел наворотить кучу полнейшей чуши. Он не без содрогания вспоминает о ночных пьянках, после которых приходилось просить Муни отмазать его, изобразив свидетеля того, что он-де помирает от внезапно свалившей с ног хворобы. Он вспоминает, как заявлялся к нему домой с перепоя и до утра вываливал на него нетрезвые проекции собственной каши в голове под смиренное участливое молчание (больше всех стыдно ему потом бывало, естественно, перед вообще ни в чём не повинной Фатем, которой хватало достоинства впоследствии общаться с ним как ни в чём не бывало). Вспоминает о десятках, сотнях слишком неаккуратных вопросов или недостаточно тактичных выпадов, на которые никогда не получал никакой реакции — а так ведь ещё хуже, когда не знаешь, насколько сильно задел. Вспоминает о случаях, когда эгоистично поворачивал разные ситуации в сторону собственной выгоды — и вновь даже укоризненного взгляда в свой адрес не видел, хотя не помешало бы для лишнего груза на совести.
Валон вспоминает и о… нет, об этом бы вспоминать вообще не стоило, да вот только обрывки той сцены то и дело всплывают перед глазами, а вместе с ними жар приливает к щекам. Изрядно пьян, слишком настойчив — он же всегда получает то, чего добивается, да? Ему бы не помнить этого вовсе, так можно было бы сделать вид по крайней мере для себя, что всё это плод измученного воображения, но пара глотков меньше нужного, и вот он, до сих пор слышит в ушах это сбивчивое дыхание, ощущает робкие прикосновения чужих пальцев на рёбрах и видит, как будто сейчас, эти налившиеся кровью от поцелуев губы и эти распахнутые от ужаса постепенного осознания произошедшего огромные глаза.
Видимо, Муни тоже решил, что лучше бы обо всём этом не вспоминать — содеянного не воротишь, можно просто стереть из памяти и сделать вид, что ничего не было. Ровно как он и вёл себя всё время после случившегося.
А может, он уговорил себя, что всё нормально? Что его не настигла за это кара небесная, что иногда какие-то вещи всё же случаются вопреки здравому смыслу, что порой можно позволить себе хотя бы на короткий промежуток времени перестать всё контролировать и пустить на самотёк? Может, поэтому он так усиленно настаивает на том, что всё на его взгляд с ним, с Валоном, разрушительной силой, тянущей его от порядка к энтропии и нарушению священных для него запретов, как надо?
Из пространных рассуждений его вытаскивает очередной «бдзынь» от телефона.
«Заснул там, что ли? Или размечтался о списках своих грехов?» — и, разумеется, лукавый смайлик.
Может, так влияет расстояние, может, время, проведённое врозь, но Валону вдруг кажется, что он явно недооценивал все эти годы способности Муни ловко отвечать на провокации.
«Задумался о том, что из этого списка всё же заставит тебя вычеркнуть меня из рядов благочестивых господ», — ухмыляясь, выстукивает он.
«Самое страшное ты уже всё равно сделал», — незамедлительно прилетает ответ.
Валон не успевает решить, как на это среагировать, как за ним приходит уточнение:
«Я, естественно, про свинину».
Вот же ж морда наглая. Он отвечает красноречивым селфи с ладонью у лба, на что получает лаконичное «Я любя».
«Я знаю», — набирает почти не глядя Валон, чуть мешкается и добавляет честно: «Я соскучился». Оно и так очевидно, но текстом это ощущение более осязаемо, значит, ещё более реально. Как вещественное доказательство.
«Ещё бы. Приезжай, как выдастся денёк — тут совсем скучно, когда в жизни стало резко меньше хаоса» — и ряд сердечек.
«Вот зараза», — улыбаясь так широко, как позволяют губы, печатает он в ответ. И нажав на кнопку отправления, спешно дописывает следом: «Скоро приеду». Просьбам отказывать неприлично, особенно если сам их так добивался. Поэтому просят хаос с доставкой на дом — его и получат сполна при ближайшей возможности.
Продолжая мечтательно улыбаться, Валон позволяет мысли уйти чуть дальше, чем нужно: раз одобрение получено, список грехов тоже можно попробовать расширить.
Автор: Сборная Косово
Размер: мини, ~1800 слов
Пейринг: Валон Бериша/Мунас Даббур
Категория: слэш
Жанр: лютая смесь ангста и флаффа
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пересчитывать грехи — неблагодарное занятие. Особенно когда цифры не сходятся.
Ключ: переписка
Сидеть с разблокированным телефоном десять минут кряду, тыкая в него раз в несколько десятков секунд, чтобы экран не гас, — довольно жалкое времяпрепровождение, не может не отметить про себя Валон. Тем не менее, за последние несколько дней он ловит себя в таком состоянии уже не первый и даже не десятый раз — и чёрт бы побрал все сопливые стереотипы, ярким примером которых он может служить в настоящий момент. Хоть в энциклопедию его фотографию вклеивай — прямо так, сидящего в пустой раздевалке, залипшего в экран телефона, на котором ничего и нет, кроме истории переписки. Только бы определиться, в какую именно статью, «одиночество», «скучать» или «клинический идиотизм».
Не то чтобы для него было большой новостью, что трансферы приятны лишь периодами — с первого звонка агента до вспышек камер на презентации, а потом нетерпеливое возбуждение сменяется попыткой выстроить заново всю систему координат и привыкнуть к тому, что ничего больше не будет как прежде, и на медленное привыкание уходит слишком много сил и нервов; лишь спустя месяцы всё возвращается на новый виток того же самого — по-другому, но точно так же в основе вещей.
Но подзабыть об этом он явно успел за годы беспечной стабильности: та же квартира с видом на Зальцах и крепость, тот же Таксхам почти каждое утро, те же пара ресторанчиков у реки, та же кебабная для особо вышедших из-под контроля ночных и утренних часов. Вереница тренеров и товарищей на поле, калейдоскопом прокручивающаяся перед глазами, сути не меняет: ты сам всё равно не сдвигаешься с места. С высоты прошедших лет кажется, что иногда события сменяли друг друга как на быстрой перемотке, и лишь отдельные моменты и люди накрепко впечатывались в память, чтобы не уходить из неё никогда, сколько бы иных не промелькивало рядом в бурном потоке пролетающих дней.
Теперь приходится вспоминать, каково это. Будто в бассейн с разбегу. И пока всплески и волны не утихнут, вода не станет снова прозрачной, как обычно.
Ожидания были, конечно, высоки. Все несколько недель вялых переговоров Валон представлял себе, как приедет в Рим, натянет на себя новую майку, сменив быка на орла, на первой же тренировке покажет всем, что он не зря тут оказался, перезнакомится со всеми, вынесет всех в первых товарняках и уже в качестве нового клубного любимца выйдет на поле в первом туре. Реальность, разумеется, оказалась иной. Никто не кинулся к нему дружиться в дёсны, кроме такого же потерянного новичка, почти что земляка Дурмиси, а глупая травма на пустом месте и вовсе выкинула его из общего процесса. Поэтому вместо шутеечек на тренировках и финтов в матчах с третьесортными клубами он оказался на обочине: в унылом одиночестве на бесконечной индивидуальной физиотерапии.
Это всего лишь на время, пытается успокаивать себя Валон. Шаг назад, два вперёд — как всегда, как уже должно быть привычно. Ничего не делается сразу.
Очень хочется верить, что и тот рой вопросов, который жужжит у него в голове круглые сутки, тоже на время. Но оторвать себя полностью не получилось, и тоненькой, но настойчивой ниточкой мысли тянутся туда, куда уже, наверное, не следовало бы. Как там все? Как ребята? Кто сегодня опоздал на тренировку? Сколько подзатыльников Алекс отвесил мелкому паршивцу за последний общий сеанс физиотерапии? Допрошёл ли Фредди ту дебильную игрушку на мобиле, в которую вечно резался, лёжа на декомпрессионных сессиях? Страшно ли им перед «Звездой»? До какой очередной идеи успели додуматься Рене с Патриком? Ощенилась ли уже собака у Анди? Бухтит ли Циц столько же, сколько и обычно, или игровое время сделало из него человека? Сколько Марин успел напроигрывать в покер за то время, что его нет? Как там без него Муни?
Каждый раз, когда последний вопрос всплывает у него в голове, Валону хочется накрепко зажмуриться. Потому что приправленное ностальгией праздное любопытство внезапно оборачивается ничем не прикрытой зияющей дырой. На месте слишком, слишком, слишком большой части его жизни теперь пусто. Вот он был — осязаемый, из плоти и крови, ходящий с ним обедать почти каждый день, подпевающий его чудовищным любимым песням на заднем сидении автобуса, терпящий все его выходки, — а теперь его нет. Он остался в том, что должно было стать прошлой жизнью. Но никак ей не желает становиться.
Валон понимает, что раз он больше не здесь, то надо провести границу. Именно поэтому он по несколько раз в день ловит себя медитирующим над телефоном, останавливая себя от того, чтобы не написать очередную бессмыслицу — одно дело рефлекторно ляпнуть её сидящему рядом с тобой человеку, а другое вот так вторгаться в ставшее уже личным пространство. Мало ли чем он там занимается. Мало ли что у него там твориться может — с расстояния же не видно.
Он медлит ещё пару секунд, хмурит брови, тянется сфоткать в инстаграм пустую раздевалку — хоть так подавая безмолвный сигнал «спасите меня, я жалкий нытик, но мне тоскливо и одиноко», авось кто откликнется, — и направляется шаркать резиновыми шлёпками в сторону массажного кабинета, где его уже явно заждались.
Ровно та же сцена повторяется и вечером. Развалившись на диване квартиры, которую теперь положено считать своим домом, Валон бесцельно тыкает в телефон. Вернее, цель-то у него есть, да вот оправдана ли она? Впрочем, иногда собственные желания стоят того, чтобы их удовлетворять. Не всегда, нет, но если очень-очень хочется, то, наверное, можно.
Он задирает телефон над собой и крючит максимально дурацкую рожу, стараясь, чтобы как можно больше окружающей обстановки тоже попало в кадр: вальяжное лежание на диване само по себе очень многозначительная картина.
«Ленивый вечер. А у тебя?», — выстукивает он поверх кривого селфи, а затем отшвыривает телефон поодаль и прикрывает глаза.
Спустя пару-тройку минут раздаётся настырный обрывистый сигнал. Валон тянется к нему, в очередной раз отмечая, что получать всё, что хочется, у него всё ещё удаётся с полпинка.
С экрана на него смотрят большие усталые глаза под массивными бровями и чуть более растрёпанной, чем обычно, чёлкой — Муни никогда, в отличие от него, не любил делать селфи, не умел это и не старался подобрать презентабельные ракурсы, какой есть, такой и есть, другого такого нет.
«Аналогично. Чуть не передохли на вечерней тренировке, Марко разошёлся. Лежу вот».
«Чего он вас так?» — на слове «вас» Валон непроизвольно морщится от всё ещё слишком бьющей ярким светом в глаза неуместности.
«Да боится, что сербов не перебегаем, вот и отрывается в последние дни, когда ещё по циклам можно».
«Перебегаете, я вас знаю», — печатает он в ответ. «А если тяжко будет, у тебя всегда есть супер-оружие».
С этими словами он лезет в фотоплёнку и выуживает оттуда одну из десятков имеющихся у него компрометирующих фотографий Муни — с тем самым жестом, который в его собственном исполнении подрастерял градус патриотического пафоса и стал скорее местной внутренней шуткой.
Муни, разумеется, отвечает рядом плачущих от смеха эмодзи.
«Я боюсь, мне до самого киямата придётся объяснять УЕФА, почему это еврейский араб высказывает позицию по балканскому конфликту и причём тут благочестивый гражданин Ва. Бериша».
От соблазна Валон не удерживается: понеслось так понеслось. Он игриво поднимает на камеру бровь и печатает: «Благочестивый? Хабиби, ты удивительно хорошего обо мне мнения».
В ответ прилетает смайлик с закрывающей глаза лапами макакой.
«Единственное зафиксированное мной достоверно твоё прегрешение — это кебабы во внеурочное время. И то заметь, что Патрику ни разу не заложил».
Спустя ещё пару секунд падает следующее сообщение:
«Так что ничего не знаю. Ничегошеньки. И стою на своих словах».
Настойчиво так, подчёркнуто.
На самом деле, это ни капли не так. За то время, что они прожили бок о бок, Валон успел наворотить кучу полнейшей чуши. Он не без содрогания вспоминает о ночных пьянках, после которых приходилось просить Муни отмазать его, изобразив свидетеля того, что он-де помирает от внезапно свалившей с ног хворобы. Он вспоминает, как заявлялся к нему домой с перепоя и до утра вываливал на него нетрезвые проекции собственной каши в голове под смиренное участливое молчание (больше всех стыдно ему потом бывало, естественно, перед вообще ни в чём не повинной Фатем, которой хватало достоинства впоследствии общаться с ним как ни в чём не бывало). Вспоминает о десятках, сотнях слишком неаккуратных вопросов или недостаточно тактичных выпадов, на которые никогда не получал никакой реакции — а так ведь ещё хуже, когда не знаешь, насколько сильно задел. Вспоминает о случаях, когда эгоистично поворачивал разные ситуации в сторону собственной выгоды — и вновь даже укоризненного взгляда в свой адрес не видел, хотя не помешало бы для лишнего груза на совести.
Валон вспоминает и о… нет, об этом бы вспоминать вообще не стоило, да вот только обрывки той сцены то и дело всплывают перед глазами, а вместе с ними жар приливает к щекам. Изрядно пьян, слишком настойчив — он же всегда получает то, чего добивается, да? Ему бы не помнить этого вовсе, так можно было бы сделать вид по крайней мере для себя, что всё это плод измученного воображения, но пара глотков меньше нужного, и вот он, до сих пор слышит в ушах это сбивчивое дыхание, ощущает робкие прикосновения чужих пальцев на рёбрах и видит, как будто сейчас, эти налившиеся кровью от поцелуев губы и эти распахнутые от ужаса постепенного осознания произошедшего огромные глаза.
Видимо, Муни тоже решил, что лучше бы обо всём этом не вспоминать — содеянного не воротишь, можно просто стереть из памяти и сделать вид, что ничего не было. Ровно как он и вёл себя всё время после случившегося.
А может, он уговорил себя, что всё нормально? Что его не настигла за это кара небесная, что иногда какие-то вещи всё же случаются вопреки здравому смыслу, что порой можно позволить себе хотя бы на короткий промежуток времени перестать всё контролировать и пустить на самотёк? Может, поэтому он так усиленно настаивает на том, что всё на его взгляд с ним, с Валоном, разрушительной силой, тянущей его от порядка к энтропии и нарушению священных для него запретов, как надо?
Из пространных рассуждений его вытаскивает очередной «бдзынь» от телефона.
«Заснул там, что ли? Или размечтался о списках своих грехов?» — и, разумеется, лукавый смайлик.
Может, так влияет расстояние, может, время, проведённое врозь, но Валону вдруг кажется, что он явно недооценивал все эти годы способности Муни ловко отвечать на провокации.
«Задумался о том, что из этого списка всё же заставит тебя вычеркнуть меня из рядов благочестивых господ», — ухмыляясь, выстукивает он.
«Самое страшное ты уже всё равно сделал», — незамедлительно прилетает ответ.
Валон не успевает решить, как на это среагировать, как за ним приходит уточнение:
«Я, естественно, про свинину».
Вот же ж морда наглая. Он отвечает красноречивым селфи с ладонью у лба, на что получает лаконичное «Я любя».
«Я знаю», — набирает почти не глядя Валон, чуть мешкается и добавляет честно: «Я соскучился». Оно и так очевидно, но текстом это ощущение более осязаемо, значит, ещё более реально. Как вещественное доказательство.
«Ещё бы. Приезжай, как выдастся денёк — тут совсем скучно, когда в жизни стало резко меньше хаоса» — и ряд сердечек.
«Вот зараза», — улыбаясь так широко, как позволяют губы, печатает он в ответ. И нажав на кнопку отправления, спешно дописывает следом: «Скоро приеду». Просьбам отказывать неприлично, особенно если сам их так добивался. Поэтому просят хаос с доставкой на дом — его и получат сполна при ближайшей возможности.
Продолжая мечтательно улыбаться, Валон позволяет мысли уйти чуть дальше, чем нужно: раз одобрение получено, список грехов тоже можно попробовать расширить.
@темы: писанина, мужики в трусах с мячиками, die Schwoazn, австролига, сказочки о крашеном быке, блэткитэйцы: лужа глубокая, а вытаскивать вас надоело