Месяц назад вернулась из Зойцбурга снова, но в голове многие вещи так и не уложились, поэтому мне, видимо, хочется зафиксировать это состояние, в котором я завязла на последние недели – уж очень оно вязкое, тягучее, не отпускающее.
Настоящие отношения на расстоянии (а не то, что я раньше пыталась ими называть: это и отношениями не было во все мои попытки в это) – это очень смешно, потому что время между встречами течёт как в СИЗО, и вы прыгаете между стадиями в два раза стремительнее, чем это происходит обычно. Вот июнь, мы нежные фиалочки, которые учатся держаться за ручку, трогательно целуются на поле того, что когда-то было «Леэнер-Штадионом», впервые за два года и как будто в первый раз, и смущаются до красных носов, рассказывая случайному собеседнику в баре, что мы вообще-то вместе. А вот август, мы цапаемся по бытовым вещам как прожившая вместе пару лет семейная пара, принимаем друг друга во всей своей своей бардачности, хаотичности и проблемности, позволяем себе напиваться, показывать свои худшие стороны, отпускать себя и не пытаться строить воздушных замков – просто быть самими собой, побитыми жизнью, покоцанными реальностью, колючими и несуразными, а ещё и в дурацком домашнем шмотье и с пятнами от вина на простынях. И скажу честно: эта стадия нравится мне намного больше.
За это лето я действительно поняла, что такое любить другого человека. Не испытывать чувство влюблённости – эгоцентричное по своей сути чувство, – не испытывать влечение, на которое хочется навесить выдуманные эмоции, а действительно по-настоящему любить кого-то. Потребовалось дожить почти до тридцатки, чтобы узнать наконец, чем все эти состояния отличаются – и чтобы впервые почувствовать, каково это просыпаться много дней подряд и видеть первой вещью перед глазами эти длинные чёрные ресницы, от которых у меня с первой встречи ещё сто лет назад дрожат коленки.
За те августовские дни было много всего того, что мне уже неделями не получается уложить внутри себя – оно всё будто распирает изнутри. И вся поездка в Грац – первый запланированный заранее (а не как Инсбрук, где это было импульсивно и по принципу «я поманила пальчиком, а очень влюблённый мальчик повёлся», ага) опыт совместного трипа куда-либо, за который мы выбесили друг друга не по одному разу, но никто даже не придушил никого, и это достижение; и поход на футбол с целым сектором украинских беженцев это что-то, что я до сих пор не могу проработать; и как Л. представлял меня своим украинским друзьям, что, как понимаете, та ещё сцена. И Зойцбург, где уже есть наши места, наши кабаки, наши лавочки на Мёнхсберге, на Игнас-Ридер-Кай или в Ноннтале. И все эти вылазки – вроде лучшего дня года, в который мы поехали на Мондзее и жили лучшей жизнью на пляже горного озера, или как мы попёрлись в Голлинг искать водопады и пить пивко в деревне, или как мы бегали по зарослям кукурузы в закатных лучах в Грёдиге под величественным Унтерсбергом. И все футбольные выходы в свет, где Л. достойно исполняет роль моего +1, когда меня приглашают куда-то, узнают люди или я вижусь со знакомыми. И наша «Аустрия» Зальцбург, где половина клубных сотрудников кидаются к нам с обнимашками, а сейчас, когда я не там, передают мне через Л. приветы каждую неделю – серьёзно, ироничное притапливание закончилось неироничным, хотя мне нельзя, а человеку, ведущему канал про РБЗ, подавно. И вся эта мелкая тактильность – Л. всё ещё не человек слов, но все эти мелкие жесты, прикосновения, короткие тактильные контакты в любой момент времени, такие уже узнаваемые и полные совершенно невербальной нежности, по-прежнему заставляют голову идти кругом каждый раз. И все эти ночи – в июне мы ещё притирались друг к другу, робели, бледнели и краснели из-за затянутости и дурацкости всей истории, но после этого раза я жмурюсь как довольный кот, когда вспоминаю, как мы оба раскрылись друг для друга и что друг с другом вытворяли (до сих пор не понимаю, как нас не выселили из отеля). И та сцена на вокзале, перед отъездом в Вену, боже – если бы я не была её участником, я бы подумала, что её придумал какой-то бездарный киношный сценарист, но нет, нет, нет, это останется со мной.
И чем дальше это всё движется, тем это самое сраное расстояние переносится хреновее. Между июнем и августом меня ломало в пару раз слабее, чем сейчас, в сентябре, когда раньше десятых чисел ноября я нигде не окажусь. Загадывать сложно, мы успели помечтать о совместном отпуске не в Австрии, придумали даже пару направлений – но мир переменчив, и ты не знаешь, что будет завтра, а не через два месяца.
Поэтому только и остаётся, что слать дурацкие посылки, припивать винишка, писать в три часа ночи простыни бессвязного текста, вспоминать, каково это засыпать, когда эти длинные руки тебя обнимают, и довольствоваться тем, что есть. А есть у меня сейчас очень много. Кажется, больше, чем когда бы то ни было.