Я тут честно собиралась написать про то, как фантастически круто в Москве с этими толпами болельщиков, написать про уход котёнка Лено в «Арсенал», что-то связное и нормальное, а потом я открыла случайно инстаграм, А ТАМ ТАКОЕ. ТАКОЕ. Т-А-К-О-Е.
И, как мы понимаете,
я всё. Просто вот всё. Потому что есть какие-то вечные вещи. Незыблемые. Которые не меняются. Сука, как же плохо.
Теперь понятно, на что Рджршмдт променял обещанный приезд на чемпионат мира
(полностью одобряю).
У меня, наверное, есть очень много разных мыслей на эту тему, но пока просто хочется полежать плачущим котиком, поржать над гипотезой о том, что это так теперь РБЛ ищет тренера, и еще раз поплакать, потому что НУ ЗА ЧТО ВООБЩЕ, Ибица, совместный отпуск, долгая разлука после грёбаного Китая, новорожденный сын этого крашеного чудовища, семьи, море, очень, очень, очень много неловкости и мамочки, плохо-то как всё.
Пойду подышу, а потом подумаю о том, где именно я провинилась, чтобы заслужить это.
Upd. Кому-то настолько нездорово, что вот.
Название: Срок давности
Пейринг/персонажи: Роджер Шмидт/Кевин Кампль
Рейтинг: как всегда, ничего не происходит
Жанр: бессовестный слюнявый флафф
Размер: мини, ~1200 слов
Саммари: У глупости есть срок давности, и в его случае он уже сызвеку истёк. Если когда-то это можно было назвать… проступком ли, преступлением против здравого смысла, нарушением субординации, то сейчас это всё уже не имеет значения. Остались только действительно ценные вещи, названия для которых Кевину неизвестны — да и не хочется их подбирать.
ужасайтесьГоворят, люди и вещи с другого конца планеты пахнут как-то совсем по-особенному. Эта смесь каждодневных запахов, из которых складывается образ такого далёкого места — она не успевает впитаться за недолгие отпускные вылазки, но со временем, с месяцами, годами, въедается под кожу, между нитей одежды, в корни волос, глубоко, в самую суть.
Кевин не знает, правда ли это. Преодолевать расстояния, стремиться куда-то за край горизонта — не его. Не силён в этом тот, кто и в жалких семистах километрах от родного дома не знает, куда себя деть, а прилетая даже поваляться под солнцем на острова, которые зовёт любимыми, всё равно держит в уме количество дней до возвращения туда, где знаешь каждую щербинку на штукатурке.
Кевин действительно не знает, каково это — вырвать себя с корнем и пересадить в совсем другое место. Год назад он почти что попробовал это сделать — да вот то, насколько ощутимо у него свалился камень с плеч, когда ничего не получилось, слишком отчётливо дало понять, что это бесполезно. Иногда всей решимости, что выскрёбываешь с усердием по стенкам изнутри своей полой черепушки, не хватает даже на то, чтобы занести ногу для первого шага. С ним это так не работает.
С другими вот работает. Человек, которого он ждёт в лобби отеля уже полчаса, смог сделать это, даже не моргнув. По крайней мере, так казалось, а как было на самом деле, не узнает уже никто — это тоже в порядке вещей. Достаточно лишь наблюдать со стороны, как принятое с такой видимой лёгкостью решение, оторви и выбрось, навстречу приключениям с ветром в спину, месяц за месяцем обретало вес и телесность, а смех и извиняющийся тон постепенно уступали место этим до зубовного скрежета серьёзным формулировкам — тем самым, что каждое слово превращают в вопрос жизни и смерти. Он так хорошо их знает.
Как знает и то, что вот так сидеть в холле, залившись уже парой-тройкой переслащенных коктейлей для храбрости, да думать о запахах с другого конца света, наверное, уже давно перестало быть глупым. У глупости есть срок давности, и в его случае он уже сызвеку истёк. Если когда-то это можно было назвать… проступком ли, преступлением против здравого смысла, нарушением субординации, то сейчас это всё уже не имеет значения. Остались только действительно ценные вещи, названия для которых Кевину неизвестны — да и не хочется их подбирать.
Он никогда не позволял себе опаздывать, наоборот, всегда появлялся раньше обозначенного срока — но, видимо, дальние уголки планеты впитываются в кожу не только запахами, поэтому когда знакомая фигура расслабленно вплывает в лобби отеля на час позже обещанного, Кевин не сдерживается, чтобы вместо приветствия выпалить:
— Хвалёная китайская пунктуальность, да? — в его голове фраза звучала куда острее и нелепее, чем вслух, поэтому он дополняет её извиняющимся взглядом и растягивает губы в глупой улыбке.
Роджер не отвечает, а просто еле слышно усмехается и прислоняет свой аккуратный чёрный лакированный чемоданчик к одному из кресел, чтобы освободить руки для объятий.
От его футболки действительно пахнет какой-то нездешней пылью и чем-то сладким, не похожим ни на какой одеколон. Так забавно, оказывается, это правда.
— Ты чего там хихикаешь? — не разнимая рук, уточняет Роджер.
— Да так, глупость, — бубнит ему в плечо Кевин. — Потом как-нибудь расскажу.
На этих словах Кевин вдруг вспоминает, что времени на это будет не так уж много: герр Шмидт, как известно, исключительно занятой человек, а в китайском чемпионате, будь он неладен, летняя пауза в этом году неумолимо коротка, поэтому вырваться у него получилось буквально на пару дней. Но хотя бы на эти пару дней он здесь, из плоти и крови, настоящий, осязаемый — и даже с диковинно пахнущей футболкой, прямо как про это рассказывают.
Шмидт наконец отпускает его и присаживается на ручку кресла. Чуть вальяжно — может, просто свободнее, так, как Кевин отвык его видеть за последние проведённые друг у друга на виду месяцы и без малого год на расстоянии. Наверное, всё просто вернулось на круги своя, так, как было когда-то давно, настолько давно, что он даже не уверен, что отчётливо помнит детали, а не додумывает их сам силой воображения и выдаёт желаемое за действительное.
Много воды утекло с тех пор. И сколько ни всматривайся в её зеркальную гладь в ожидании трупа врага, как гласит какая-то там пословица, никакой пользы не будет, пока не поймёшь, что иногда этим врагом может быть само течение.
Роджер не сводит с него глаз, будто выжидая чего-то, но быстро понимает, что инициативу, как обычно, лучше взять в свои руки.
— Эти дебилы из «Иберии» опять устроили цирк с багажом — прямо как в тот раз, когда я вообще два часа там прохлаждался. Ну, ты помнишь, да. Обещал же перестать ими летать, да всё без толку, — с усмешкой закатывает глаза Роджер. — Как Ванесса, как Джорди? У вас тут всё нормально?
— Ага, что-то вроде того, — машинально тянется к собственному затылку Кевин, всем своим видом показывая, что ответ соответствует действительности лишь отчасти. — Ну, то есть как всегда всё: я бестолковый идиот, ничего не могу сделать нормально, родители Ванессы смеются надо мной как умалишенные. Поэтому я вот, пытаюсь не мешаться под ногами.
С этими словами он жалобно оглядывает окружающую обстановку: низкий стол с искривлёнными причудливо ножками, кресла вокруг, мобильник с кучей перепутанных проводов в центре натюрморта и стакан из-под очередного коктейля с растаявшим почти льдом.
— Прямо на жаре, да? — в голосе Шмидта почти ни капли беспокойства или сочувствия, скорее, все тот же «ну-какой-же-ты-дурак»-тон.
— Здесь кондиционер, — жалобно пытается возразить Кевин.
— Достойный аргумент.
Качнув наигранно головой, Роджер всё же поднимается снова, жестом даёт понять — секунду, я скоро вернусь — и направляется к отельной стойке. Кевин смотрит ему в спину, не отводя взгляд.
Роджер проводит там буквально пару минут, а когда возвращается, то будто бы с намёком поднимает белесые брови.
— Чего? — Кевин не знает, виной ли его недогадливости духота, слащавые коктейли или же природная несообразительность.
— Ну, что стоим, веди знакомиться с наследником, — улыбка Шмидта столь широка, что не знаешь, издевается ли он или серьёзен. — Надеюсь, он славный парень и гундит куда меньше, чем ты.
Прежде чем Кевин успевает что-то ответить, Шмидт подхватывает чемодан и сам, не дожидаясь его, направляется к выходу из холла. Кевин послушно сгребает раскиданные по столу вещи и спрашивает себя, уместно ли уже догнать и отвесить ему подзатыльник за наглость, или всё ещё в каких-то вещах стоит держать себя в руках.
***
В бронзовых лучах закатного солнца солёные капли на коже, на ткани шорт, на волосах блестят жидким металлом, драгоценным и не имеющим никакой реальной значимости. Как и сам этот момент — мимолётный, быстротечный, но будто бы застывший во времени, отлитый в меди.
Времени мало, но никуда спешить не надо, поэтому они часами лежат на палубе небольшой яхты под покровом рыжего предзакатного света, вслушиваются в шум разрезаемых волн, лениво перекидываются фразой-другой ни о чём, потягивают всё те же переслащенные коктейли — никто уже не возражает насчёт жары, когда очередь доходит и до самих беспокоившихся прежде употреблением разнообразных напитков в духоте. Роджер много смеётся без явной на то причины, но, может, Кевин просто чего-то не замечает. Впрочем, он даже и не спрашивает себя — ему достаточно того, что на поверхности.
Ничего не происходит, и в то же время происходит столько всего.
Прикрыв глаза даже не от мягкого, неяркого уже света, а больше чтобы задержать мгновение ещё на подольше, Кевин машинально тянется коснуться кончиками пальцев запястья придремавшей рядом Ванессы — а потом совсем не случайно прислоняется плечом к плечу Роджера. И даже не отдёргивает его, потому что в кои-то веки не пугается сам себя. Так и должно быть.
Он еле слышно глупо хихикает и тянется к телефону. Наверное, больше не осталось вещей, которые следует скрывать от чужих глаз. Какая, к чёрту, разница.