Каждый приезд Желько в Москву это ад, ад, ад. Потому что он костьми ложится, наплевав на матчи до этого, но приезжает сюда, великолепно зная, на чём сейчас можно подловить лучшего своего ученика. И раз за разом всё повторяется вновь.
В этом году не хватило совсем чуть-чуть, если не считать судейства: грёбаные подборы, болезнь последних матчей, чтоб их. И Желько, конечно же, лучше всех знает, что на это нужно ставить упор, что он ещё до матча может рассчитать, сколько раз мы его проиграем и в какой момент это станет роковым. На прессухе старый лис, вымотанный донельзя, лишь слабо скалится, бормоча, что «в баскетболе случаются невероятные вещи», называя таким отскок Мелли на последней секунде — и скрывая, что и без этого твёрдо знал, что матч он выиграет в скольких угодно овертаймах именно за счёт этого.
Димитрис злится, как злится каждый раз, когда Желько его обставляет. Он бесится, психует, заводится, выдаёт тирады про то, что «мы позволили им слишком много, слишком много мяча, слишком много паркета, слишком много пространства, непозволительно, непростительно много», срывается на бедного тактикблогера с неаккуратным вопросом так, что Коле Цынкевичу приходится чуть ли не за руку его хватать, чтобы успокоить (и куда я до это смотрела, а). Всё как всегда. Но злиться — лучше и продуктивнее, чем расстраиваться.
В такие вечера вспоминаешь, почему это лучшая игра с мячом.
Олсо, Чачо Родригес всё ещё моя любовь, а через две недели меня ждёт очередной визит к голым жопам в раздевалку: пора учить новичков по самым важным частям тела.