Следить каждый январь за приключением Алекса Чикона становится традицией, о которой мне всё труднее молчать и пищать тихо внутри самой себя, поэтому буду выливать сюда.
Я уже как-то распространялась здесь, что слишком, слишком, слишком люблю Алекса и искренне считаю его лучшим из ныне активных альпинистов на всей планете. Дело не в достижениях даже, хотя они у него впечатляющие: 10 восьмитысячников, включая первовосхождение на зимнюю Нангу Парбат — в своё время на это не решался даже Месснер, и эта гора столько десятилетий не хотела даже близко никого к себе подпускать в холодное время года, но нашёлся Алекс, случайно собралась фантастическая команда, и они смогли. А теперь он идёт без кислорода на зимний Эверест, фактически первым (до него был один бескислородник, но читер: в первый календарный день зимы, так что это дело техники и ловкости рук; и всего пять зимних успешных восхождений — не считая горы трупов тех, кого Гора-мать не пустила) — самоубийственная почти затея, но если у кого-то может выйти, то только у него.
Но дело в другом: сейчас, когда большая часть альпинизма и рекордных экспедиций это коммерция, длинные списки спонсоров и большие деньги, крайне мало осталось тех, кто делает это не для славы, тех, кто идёт к горе с чистым сердцем, а не мечтая о тиражах мемуаров по возвращении, тех, кто не «покоряет», прости господи, горы, а скромно просит разрешения у Горы, и тех, кто не кичится своим белым превосходством над шерпами-слугами, а делит с ними свой хлеб и считает себя одним из них.
Таков Алекс: простой, наверное, последний простой и открытый человек в этой сфере, просто не находящий себе жизни здесь, внизу, на равнине. Когда все пишут в отчётах об экспедициях о геройстве и преодолениях, Алекс несложными, немудрёными словами говорит о страхе, о трепете перед Горой, о страхе смерти и даже простом страхе снять носки после вылазки в верхние лагеря, чтобы не увидеть обморожения. Он не супергерой, и он не знает ли, есть ли те, кто может не испытывать страха в таких ситуациях. Но он не боится говорить об этом.
Пожалуй, осознание того, что горы — это в первую и главную очередь разговор с собственным страхом, почти кьеркегоровским экзистенциальным ужасом, попытка мириться с ним, сживаться с ним в голове, и стало причиной того, что эта тема для меня так много значит, и что саму меня неумолимо тянет туда.
Алекс собирался взять с собой своего юного протеже, неопытного мадридского мальчишку почти моих лет, который выше Монблана-то не ходил, «Карлитоса», как он ласково зовёт его, Рубио. Сложно понять, зачем, было понятно, что у юноши не хватит подготовки, но Алекс впечатался в него с разбега и отказывался признавать это плохой идеей. Карлос уже закончил экспедицию в катмандинской больнице с лёгочной формой горняжки; что и требовалось доказать. Алекс остался с горой наедине.
Теперь с ним пойдут двое шерпов, с которыми они фактически работали последние две недели «докторами ледопада» — обслуживающая должность для прокладывания пути по ледопаду Кхумбу; прежде шерпы-«доктора» никогда не допускали белых сагибов до этой почти религиозной, почти священной работы. Алекса допустили.
Получила сегодня в ответ на свои восторженные сопли в твиттере «спасибо» от Алекса, сижу и улыбаюсь как дурочка. И затаив дыхание, жду развязки.