Пришла домой после большего количества бокалов портвейна, чем планировалось, пришла на кухню и на автомате сунула руку в мешок с сушёной хурмой, привезённой мне из лучшего города земли — все вы знаете, какого именно, если читаете меня достаточно долго.

И меня буквально парализовало от мысли о том, что эта зима — первая за много лет, когда я не жмурилась в лучах низкого зимнего солнца, не вдыхала полной грудью воздух, который пахнет мимозой и морской солью, не вслушивалась в убаюкивающее журчание Мзымты. Преступление, говорю я себе, преступление против своей натуры, против единственного места во вселенной, к которому в моей голове когда-либо было применимо понятие «дом».

Я не знаю, буду ли я воспринимать этот город по-другому, случись мне зацепиться за работу в тех краях — я с радостью уеду из мерзкого серого мегаполиса к магнолиям и южному хаосу. Я видела иные картины: мою девочку этот город методично пережёвывает и выплёвывает по кускам, к примеру. Но что-то мне подсказывает, что я не попаду в его жернова так сильно: сильнее уже невозможно. Он и всё с ним связанное проросло во мне где-то глубоко, сплетясь с самым моим основанием.

В ближайший раз я смогу оказаться там только в середине мая, и то если сложатся несколько факторов. Господи, кажется, в этот раз, после десятимесячной разлуки впервые за — года четыре? не меньше — я упаду на колени со слезами на глазах прямо не выходя из здания аэропорта. Я скучала, мимозы и кипарисы. Я ужасно скучаю и сейчас.