[blenamiboa]

В такие вечера, как сегодня, когда меня переполняет горьковатое чувство, которое обычно зовут простым и знакомым словом, а я предпочитаю сравнивать с аристотелевской энтелехией, руки впервые за годы потянулись к томику одного из любимых испанских поэтов, Луиса Сернуды.

Сернуда — тонкий, хрупкий, как стеклянная ваза. Удивительно красивый душой и глубоко несчастный, он оказался чужим в своей стране ещё задолго до Гражданской войны, но изо всех сил пытался вписаться в литературные круги Мадрида. И единственный, кто принимал его всерьёз, смешного, неказистого, слегка манерного эстета без гроша в кармане, был Лорка — мало о ком из современников Федерико читал публичные лекции, а если вспомнить, что словами именно Луиса в эпиграфе он открыл самый личный свой сборник, "Поэт в Нью-Йорке"...(Да и личные их взаимоотношения были, по воспоминаниям некоторых персонажей их круга, весьма интересными и любопытными; но это так, заметка на полях, зарубка для истории, выглядящая занятно в контексте того, сколько после смерти Ф. Луис писал о нём прямо и сколько он появлялся между строк — боже мой, когда-нибудь я соберу вместе все междустрочные упоминания о Ф. ото всех его друзей). Но потом был 1936 год, потом были страшные полгода, когда Луис пытался мириться с происходившим вокруг, играл в подпольной постановке федерикинской "Марианы Пинеды", против своего естества пытался работать военным корреспондентом — и изгнание. Чужой на своей земле, не принятый ни Парижем, ни Лондоном, не прижившийся и в ставшей для него убежищем Мексике, он писал совершенно душераздирающие вещи, выворачиваясь наизнанку и не веря, что кому-то это будет нужно, кроме него самого.

Я как-то уже писала здесь про испанский "квазисюрреализм" тридцатых годов — так вот, именно Сернуда написал третий краеугольный камень этого... ммм, движения? направления? сообщества? назвать их как-то конкретно язык не поворачивается. "Реальность и вымысел", массив стихов за все семь лет творчества в Испании. Мало написано в мировой поэзии вещей более личных и более болезненных. Его сложно читать: нужно совпасть с Луисом по состоянию души и поймать то самое горьковатое чувство, с которого я и взялась читать его в этот раз. "Свободы не знаю кроме свободы быть закованным в ком-то, чьё имя не в силах слышать без дрожи": в этой фразе весь Луис. И в этой фразе, как ни стараюсь я делать вид, что это не так и я сильнее этого, вся я.

На русском Сернуды нет: опубликовано с две дюжины наименее личных и наиболее вырванных из контекста стихов (среди которых два в переводе вашего скромного рассказчика), да и только. Оно понятно: тёмный эротизм и тоска по "мальчишкам" автоматом вычёркивает Сернуду из мировой литературы для русского читателя. Поэтому позвольте мне просто повесить несколько вещей прямо как есть.

Diré cómo nacisteis

DDiré cómo nacisteis, placeres prohibidos,
Como nace un deseo sobre torres de espanto,
Amenazadores barrotes, hiel descolorida,
Noche petrificada a fuerza de puños,
Ante todos, incluso el más rebelde,
Apto solamente en la vida sin muros.

Corazas infranqueables, lanzas o puñales,
Todo es bueno si deforma un cuerpo;
Tu deseo es beber esas hojas lascivas
O dormir en esa agua acariciadora.
No importa;
Ya declaran tu espíritu impuro.

No importa la pureza, los dones que un destino
Levantó hacia las aves con manos imperecederas;
No importa la juventud, sueño más que hombre,
La sonrisa tan noble, playa de seda bajo la tempestad
De un régimen caído.

Placeres prohibidos, planetas terrenales,
Miembros de mármol con sabor de estío,
Jugo de esponjas abandonadas por el mar,
Flores de hierro, resonantes como el pecho de un hombre.

Soledades altivas, coronas derribadas,
Libertades memorables, manto de juventudes;
Quien insulta esos frutos, tinieblas en la lengua,
Es vil como un rey, como sombra de rey
Arrastrándose a los pies de la tierra
Para conseguir un trozo de vida.

No sabía los límites impuestos,
Límites de metal o papel,
Ya que el azar le hizo abrir los ojos bajo una luz tan alta,
Adonde no llegan realidades vacías,
Leyes hediondas, códigos, ratas de paisajes derruidos.

Extender entonces una mano
Es hallar una montaña que prohíbe,
Un bosque impenetrable que niega,
Un mar que traga adolescentes rebeldes.

Pero si la ira, el ultraje, el oprobio y la muerte,
Ávidos dientes sin carne todavía,
Amenazan abriendo sus torrentes,
De otro lado vosotros, placeres prohibidos,
Bronce de orgullo, blasfemia que nada precipita,
Tendéis en una mano el misterio.
Sabor que ninguna amargura corrompe,
Cielos, cielos relampagueantes que aniquilan.

Abajo, estatuas anónimas,
Sombras de sombras, miseria, preceptos de niebla;
Una chispa de aquellos placeres
Brilla en la hora vengativa.
Su fulgor puede destruir vuestro mundo.

El mirlo, la gaviota

El mirlo, la gaviota,
El tulipán, las tuberosas,
La pampa dormida en Argentina,
El Mar Negro como después de una muerte,
Las niñitas, los tiernos niños,
Las jóvenes, el adolescente,
La mujer adulta, el hombre,
Los ancianos, las pompas fúnebres,
Van girando lentamente con el mundo;
Como si una ciruela verde,
Picoteada por el tiempo,
Fuese inconmovible en la rama.

Tiernos niñitos, yo os amo;
Os amo tanto, que vuestra madre
Creería que intentaba haceros daño.

Dame las glicinas azules sobre la tapia inocente,
Las magnolias embriagadoras sobre la falda blanca y vacía,
El libro melancólico entreabierto,
Las piernas entreabiertas,
Los bucles rubios del adolescente;
Con todo ello haré el filtro sempiterno:
Bebe unas gotas y verás la vida como a través de un vidrio coloreado.

Déjame, ya es hora de que duerma,
De dormir este sueño inacabable.

Quiero despertar algún día,
Saber que tu pelo, niño,
Tu vientre suave y tus espaldas
No son nada, nada, nada.

Recoger conchas delicadas:
Mira qué viso violado.

Las escamas de los súbitos peces,
Los músculos dorados del marino,
Sus labios salados y frescos,
Me prenden en un mundo de espejismos.

Creo en la vida,
Creo en ti que no conozco aún,
Creo en mí mismo;
Porque algún día yo seré todas las cosas que amo:
El aire, el agua, las plantas, el adolescente.

Donde habite el olvido, III

Esperé un dios en mis días
Para crear mi vida a su imagen,
Mas el amor, como un agua,
Arrastra afanes al paso.
Me he olvidado a mí mismo en sus ondas;
Vacío el cuerpo, doy contra las luces;
Vivo y no vivo, muerto y no muerto;
Ni tierra ni cielo, ni cuerpo ni espíritu.
Soy eco de algo;
Lo estrechan mis brazos siendo aire,
Lo miran mis ojos siendo sombra,
Lo besan mis labios siendo sueño.
He amado, ya no amo más;
He reído, tampoco río.

Mares escarlata

Un gemido molusco
Parece nada de importancia;
Mas en la noche un gemido son las olas
De mármol encendido,
Corolas fatigadas
O lascivas columnas.

Un gemido no es nada; son los mares
Coronados de otoño
Ante la puerta seca, como cauce
Olvidado de todos,
Su dolor contra un muro,

Un grito acaso pueda ofrecer más encantos
Con el manto escarlata,
Con el pecho escarlata.

Son los mares, los mares desbordados
Que atraviesan ciudades humeantes.