В последнее время я словно очнулась от спячки и начала читать в таких промышленных масштабах, в которых не читала последние года полтора, измученная и сытая бесконечными списками литературы по учёбе. На это повлияли сразу два фактора: необходимость ежедневно убивать полчаса в метро и двадцать минут пешком только в одну сторону (для человека, который живет в 25 минутах езды от университета в ленивом темпе, это непозволительно много) и окончательное привыкание к главному изобретению века под названием Киндл. И мне давно уже хочется рассказать о нескольких жемчужинах из бесконечной вереницы разномастных прочитанных книг, от свежего Геймана до "Он снова здесь" Вермеша, который понравился мне настолько, насколько может понравиться подобная книга человеку, который фантастически любит невпопад и несмешно шутить о Третьем рейхе в самых неподходящих для этого ситуациях; от десятка книжек про Эверест (о, боги мои, Райнхольд Месснер!) до монографии про Олимпийские игры 1936 года, чтение которой я оправдываю своим дипломом. Но это когда руки дойдут.
Сейчас же я не могу не сказать о, пожалуй, лучшей вещи, которая когда-либо была написана о космосе. После Интерстеллара мне очень хотелось перечитать Брэдбери, несмотря на то, что его космические рассказы я знаю почти наизусть, а Марсианские хроники в детстве я перечитала раз восемь подряд, переворачивая с последней на первую страницу раз за разом. Но сейчас у меня потянулись руки — снова, снова, снова — к рассказу "The Rocket Man" (или вот, например, русский перевод, по хорошей традиции, отвратительнейшего качества: "Космонавт"). Он не так распиарен, как, например, "Завтра конец света", "И грянул гром", "Были они смуглые и златоглазые" или "Всё лето в один день". А зря. Очень зря. Потому что ничего прекраснее ни дядюшка Рэй, ни кто-либо ещё написать не смог.
Потому что это не рассказ про космос. Он совсем, совсем про другое — про одержимость, которая затмевает всё, про неспособность найти своё место, про страсть, про почти что гераклитовское движение. Про столь знакомый архетип.