В час по чайной ложке досматриваю бессовестно пропущенное Турне, сегодня дошли руки до Инсбрука. Помню общую обстановку нервозности перед этапом, когда стало известно, что с ветром будет беда, помню эти слухи о переносе/отмене, помню эти разговоры людей из нашей Федерации и FIS вокруг себя — все помнят Клингенталь, никому не хотелось довести до него. А ведь это не Фогтланд-арена. Это Бергизель. Коварный, коварный в своей красоте Бергизель, на котором любая мельчайшая ошибка непростительна и может стоить дорого.

В свете этой атмосферы бросается в глаза реакция Пойнтнера на сорванный Томасом прыжок. Это не расстройство, нет, не отчаяние из-за того, что ровно в эту секунду Томас лишился даже призрачных шансов на победу в Турне, не разочарование и не злость. Это облегчение, облегчение и радость.

На тренировке, при чуть более спокойном ветре, Томас выдал прыжок за хилл-сайз. Повторять это в основной попытке — как минимум небезопасно. Но Томас не из тех, кто в опасных условиях будет прыгать тихо, аккуратно, ровно куда надо для определённого количества баллов.

Алекс как никто другой знает, что когда Томас на кураже, его инстинкт самосохранения даёт сбой. Его захлёстывают эмоции, которые он не может и не хочет контролировать. После Титизее-Нойштадта Томас находился в этой пьянящей эйфории постоянно — он упивался этим ощущением ускользнувшей опасности, собственного везения, "счастливой звезды" над головой. Ему всё можно, ему всё дозволено, ему всё сходит с рук. Эта мысль выражалась в каждом жесте, слове и самодовольной улыбке, бубенчиком звенела при каждом шаге.

Ходить по тонкой грани, не боясь оступиться, не боясь вообще ничего, — в этом весь Томас.

Поэтому и случился Кульм. То, чего так боялся и что предчувствовал Алекс в Инсбруке, произошло неделей позже.