Адски устала от невозможности тупо взять больничный и неделю проовощить на диване с перерывом на приступы кашля, впихивание в себя антибиотиков и литров чая (я и так никогда не была большим любителем чаёчка, но после Непала, где это единственное спасение от холода и горняшки, и после этого бронхита, когда с меня содрали обещание выпивать по три литра воды в день, не меньше полутора из которых должно быть горячим чаем, я вообще возненавижу эту мерзкую жижу до конца своей жизни). Но нет, каждый раз уговариваю своего няшеньку-терапевта сделать вид, что я потеряла паспорт и не могу оформить больничный, взамен на обещания работать поменьше и ездить на такси, а не в метро.

Очень хочу пива. Ужасающе, душераздирающе хочу пива. И самолёт в Берлин, потому что няшенька-терапевт обещает поставить меня на ноги ровно к этому дню. И чтобы никакого ебучего спецпроекта по ЧМ на работе. И никакого истерящего шеф-редактора.

А Джомолунгму в лёгких больше не хочу, но кто меня спрашивал.

@темы: про Аннушку, работа работа перейди на Федота

---

зальцбург 3 : 0 гимарайнш

Мне очень нездорово то ли от сдвинувшейся с мёртвой точки в сторону ухудшения болезни, то ли от выкачанной из меня с утречка крови, то ли от миллиона таблеток разной степени адовости, но я еле затащила себя домой, легла и пялюсь в потолок. Сил хватило только включить что-то, что делает мне хорошо — и господи, спасибо, Зойцбург, что ты играешь именно сегодня.

В принципе весь этот год новый Зойцбург вызывает у меня абсолютное умиление: я достаточно быстро смирилась с увольнением Оскара, потому что замена лучшая из возможных, и весь сезон смотрю, как эти телята переступают неокрепшими шатающимися копытцами кочки и колдобины. Учится весь этот детский сад, потому что нынешний РБЗ это именно что детский сад, который только припадает к большому футболу, за очень редкими исключениями Вальке-Ульмера-Бериши; остальные — дети. Учится Розе, который пытается понять, как это всё функционирует на таком уровне — всё же не «Лок Лейпциг», уровень требований тут совсем другой. Учится весь его тренерский штаб, в котором один тренер вратарей Ильзанкер-старший знает, что он делает, а остальные пытаются разобраться в происходящем с уверенностью попытки понять, как ехать на велосипеде, уже оттолкнувшись и катясь под горочку. Все учатся.

И у всех получается. Не без косяков, не без шлёпаний мордой в лужу, с играми, когда дети не справляются, с играми, когда Розе выстраивает слишком сложную систему, которая выключается прямолинейной дуболомностью соперников намертво, с играми, когда просто ничего не идёт по плану. Но получается.

И вот лежу я, пришибленная таблетками, и смотрю на всё это — на Беришу, рвущегося в бой несмотря на струящуюся по лицу кровь, на окрылённого Даббурушку, на Ульмера, вспомнившего, кто лучше всего забивает с середины поля, на красивого-красивого мягко улыбающегося Розе на бровке, на то, как жалкая кучка ультрас за шкирку затаскивает приехавшего в гости домой Джонни Сориано на свой сектор, а через минуту он уже вопит что-то в микрофон вместо капо, на то, как полупустая трибуна вальсирует, как любит, что им ещё делать в Моцартштадте, на то, как Марич расцеловывает после матча Гульбрандсена, а Розе обнимает каждого из своих мальчиков чуть дольше, чем дежурно и привычно, и чуть крепче, отдавшись чувствам. А на фоне играет Tage wie diese.

Евровесна в кармане. До матча Розе, повторяя как мантру привычное уже «ничего, кроме сегодняшнего дня, не имеет значения, только нынешний момент, то, что происходит здесь и сейчас» (я мало что выдумала в том фичочке, да), вдруг расплылся в улыбке и мечтательно признался, что очень осторожно и очень туманно, но позволил себе однажды помечтать об этом титуле. Я в это не верю — да он сам не верит, если выключить сердце и включить обратно голову, — но как же хорошо, когда можно иногда именно что включать сердце.

Удивительно, что одна из вещей, которая доставляет мне больше всего положительных эмоций в последние месяцы, это несчастная никому не нужная команда, про которую я много лет доказывала себе, что тоже её ненавижу.

@темы: мужики в трусах с мячиками, австролига, сказочки о крашеном быке

---

Дотащила себя до врачей, устав не слышать ничего одним ухом и уже месяц пытаться выхаркать лёгкие по несколько раз в сутки. Выяснила, что вероятно, что я привезла из Непала кусочек Джомолунгмы не только в сердце, но и literally в лёгких: острый обструктивный бронхит с подозрением на бактериальное происхождение от какой-то гималайской бяки. Это как у Виана в «Пене дней» Хлоя умирала от лилии в лёгких — а у меня там целый Эверест.

Как перестать ржать-то, а.

Надо постараться привести себя в порядок за две недели, а то уйти на третий круг с тремя футболами за неделю — ну такое.

@темы: про Аннушку, drink & travel

---

Что там, билеты на «Базель» были подвигом социальной инженерии? Чёрта с два, «Лейпциг» - «Бешикташ» это левел ап.

Нежненькие бычки испугались турецких бармалеев и закрыли всю продажу на матч под аккаунты, заведённые не позднее конца прошлого сезона, с полной персонализацией билетов, что сделало невозможным наш стройный план «купить билеты с рук на Виагого». Увы и ах, не подкопаешься, хоть Камплю в снапчат опять пиши.

Сработала магия твиттера. На жалобное сообщение в пустоту моментально ответил какой-то чувак из 11Freunde (лолшто), который меня читает (лолшто), и притащил мне какого-то лейпцигского ультрас (лолшто) в реплаи. Мальчик оказался параноидальным из области а-вдруг-вы-за-Бешик-а-вдруг-вы-спекулянты, в результате чего я полдня рассказывала ему, зачем мне вообще в Лейпциг и на «Лейпциг».

Знаете, что растопило сердце сурового лейпцигского ультрас? ОЛЕНЬ. Упоминание своей привязанности к потерянному сыну Леверкузена и того, что это прямо-таки «эмоциональная обязанность» поглазеть на герра Кампля в новой форме после всей драмы этого лета. Не шучу.

Самое страшное вскрылось, когда я переводила ему бабло за билет, потому что оказалось, что зовут юношу Маттиас, простите, Кисслинг.

Если это не привет от вселенной, то я не знаю, что это.

@темы: мужики в трусах с мячиками, Stadionwurst ist mein Gemüse, газировка проклятая

---

зальцбург 5 : 0 штурм

Ну что, наступил тот день, когда интрига в Австролиге умерла? Обычно когда «Зальцбург» расправляет плечи и выходит в лидеры после традиционно слитого начала, с первого места он уже не уходит. В этом ли году?

Я матч не видела, на работе был полнейший ад, но хочется отметить одну мысль: вот она, смерть «Штурма» Фоды, того Штурмчика, за который я бессовестно притапливала все эти годы в параллель к нувыпонели. От такой пощёчины — а Фода сам виноват, нечего выходить 5-3-2 и заведомо вести себя как второй номер, а не лидер лиги — они уже не оправятся до перерыва и смены тренера. А там всё.

Зойцбург чемпик, всё плохо, лига пожирает сама себя. Как в том году убили лидировавший «Альтах», забрав у него боженьку Канади в «Рапид» зимой, так сейчас «Штурм» выстрелил сам себе в глотку, даже не выйдя ещё на поле, — когда отпустил Фоду в сборную.

Что ж, у вас есть месяц на попрощаться.

@темы: мужики в трусах с мячиками, die Schwoazn, австролига, сказочки о крашеном быке

---

байер 2 : 2 лейпциг

Уж что-что, а хором свистеть «БайАрена», как оказывается, умеет. На каждый шаг, на каждое касание мяча, первый тайм — оглушительно громко, второй, за общим градусом ада, чуть потише и поспокойнее. Но Кевин знал, на что шёл, поэтому вышел с боевым настроением и в целом держался достойно. Дальше будет легче.

Я двести лет не видела уже своих упырей и успела соскучиться до невозможности. К реальности меня вернул совершенно упоротый состав от Хайко, но я в очередной раз говорю, что меня поражает его запредельная наглость и уверенность в том, что оно сработает — а если нет, то он сам всё быстро исправит, как исправляет каждый раз. И так и сейчас: минут двадцать спустя все наконец-то поняли, как это адское 3-4-3 с круговыми смещениями должно функционировать в боевых условиях, и стало весело, страшно и очень классно.

Защита у нас, конечно, уже кончилась к этому матчу, так как на поле было два чистых защитника и Ларс, брошенный капитанской грудью закрывать все пробоины; а теперь у нас самоликвидировались к следующему матчу Венди и Бенечка, чует моё сердце, мега-универсал Кай окажется в итоге где-то в том районе когда-нибудь

Великолепный Доми, впрочем, где здесь новость; Кай свободным художником очень нравится; Бенечка был прекрасен те семь минут до карточки; Юля Брандт чертовски хорош, за исключением того, что было бы решающим голом. Очень плох Мехмеди, очень плох Ленка. Но мы переживём.

На самом деле, после таких матчей, когда у другой команды сыгранный состав, плюс один человек на поле, подсуживающий судья и два пенальти, а мы уносим в итоге одно очко, дважды отыгрываясь, понимаешь, что всё. Призраки отступили, отошли на второй план, заснули глубоким сном. Не ушли навсегда, нет — но больше в ближайшее время мешать они не будут.

Когда в клубе такая атмосфера, такой настрой и такая сила духа просто от того, что все они снова вспомнили, что они классные парни, которым отлично и комфортно вместе и на поле, и вне него, — начинает казаться, что мы справимся со всем. И я не про места в таблице и прочую чушь. Просто — больше не будет страшно.

@темы: мужики в трусах с мячиками, таблетзавод, газировка проклятая

---

Каждый приезд Желько в Москву это ад, ад, ад. Потому что он костьми ложится, наплевав на матчи до этого, но приезжает сюда, великолепно зная, на чём сейчас можно подловить лучшего своего ученика. И раз за разом всё повторяется вновь.

В этом году не хватило совсем чуть-чуть, если не считать судейства: грёбаные подборы, болезнь последних матчей, чтоб их. И Желько, конечно же, лучше всех знает, что на это нужно ставить упор, что он ещё до матча может рассчитать, сколько раз мы его проиграем и в какой момент это станет роковым. На прессухе старый лис, вымотанный донельзя, лишь слабо скалится, бормоча, что «в баскетболе случаются невероятные вещи», называя таким отскок Мелли на последней секунде — и скрывая, что и без этого твёрдо знал, что матч он выиграет в скольких угодно овертаймах именно за счёт этого.

Димитрис злится, как злится каждый раз, когда Желько его обставляет. Он бесится, психует, заводится, выдаёт тирады про то, что «мы позволили им слишком много, слишком много мяча, слишком много паркета, слишком много пространства, непозволительно, непростительно много», срывается на бедного тактикблогера с неаккуратным вопросом так, что Коле Цынкевичу приходится чуть ли не за руку его хватать, чтобы успокоить (и куда я до это смотрела, а). Всё как всегда. Но злиться — лучше и продуктивнее, чем расстраиваться.

В такие вечера вспоминаешь, почему это лучшая игра с мячом.

Олсо, Чачо Родригес всё ещё моя любовь, а через две недели меня ждёт очередной визит к голым жопам в раздевалку: пора учить новичков по самым важным частям тела.

@темы: двухметровые мужики

---

проходите мимо, я опять ною о личном

Мне позвонили и попросили разрешения приехать ко мне на пару дней. В районе Рождества, «как раньше, на кресло в твоей комнате, чтобы всё было как прежде». И чтобы погода была хорошая — со снегом, «как тогда», с пушистым, хлопьями.

Я правда не понимаю, привычная ли это всё манипуляция или кто-то слишком поздно проснулся и что-то для себя понял спустя месяцы и уже в общем-то годы. В любом случае, кресло свободно, а про «как прежде» придётся забыть, так как слишком много воды утекло.

Но спасибо, что в этот раз мне не придётся знакомить никого с тобой в твоём городе — прошлый раз прошёл так себе.

@темы: нытье, про Аннушку, открытки самой себе

---

сохранить бы это ощущение подольше

Насколько же токсичен этот город, господи. Он сковывает, связывает, загоняет в клетки и рамки, а ведь настоящая жизнь это только то, что происходит, когда ты позволяешь себе ни о чём не думать и делать только то, что хочется и кажется важным, безо всяких «но» и «если».

А в этом чёртовом сером забитом Вавилоне из «но» и «если» состоит вся материя до последнего атома пространства.

@темы: про Аннушку, открытки самой себе

---

австрия 2 : 1 уругвай

Начну фразой из собственного фичочка годичной давности: ЭТО ВСЁ ИЗ-ЗА АЛАРА

Вообще сегодня проигрывать было нельзя: начинать новую эру на стадионе имени Эрнста Хаппеля в двадцатипятилетие со дня смерти персонификации всего австрийского футбола и его духа было очень символично (поэтому кто полдня пролежал и прочитал старые интервью великого Wödmasta?). Народу пришло примерно три землекопа, как всегда, даже меньше обычного, но и Франко хорошо встретили, и Эрнста вспомнили, и не свистели особо никому.

Франко начал очень осторожно: состав без выкрутасов, с лучшим, что у него было на данный момент. Быстро настроил на ранний гол, а потом сделал типичный «Штурмчик»: при раннем 1:0 котаны бросили играть до конца тайма и ушли на перерыв с ничьёй, которая должна была быть 1:4, потому что привет тебе, юный котичка Дансо, всё же рановато тебе в сборной ещё тусить. По итогам тайма я материлась и ныла в твиттере про «ни у кого часом нет телефончика Марселя Коллера? для друга спрашиваю», так как защита просто не была выставлена никак, в центре чёрная дыра, до атаки ничего не доходит, #ебанакочерга всё ещё с нами.

После перерыва чуть ожили и с каждой пятиминуткой начали примерно понимать, что хотел от них Франко — не скажу, что это выглядело прямо так уж хорошо, но это было хотя бы жизнеспособно, а также чуть наладилась связь между линиями, и мяч просто хотя бы начал ходить куда-нибудь, а за этим и владение резко подскочило.

А дальше произошла вещь, на которую нужно было ставить деньги. За пять минут до конца Фода делает то, что не может не сделать: он выпускает Дени Алара. Через двадцать секунд после того, как Дени переступает кромку поля, Австрия забивает победный гол.

То, что Франко сделал с Дени за год с небольшим, заслуживает отдельной простыни от меня, потому что прошлым летом он фактически «подобрал на помойке» никому не нужного, списанного в утиль в «Рапиде» мальчика с историей травм, не залеченных скорее психологически, забитого, зашуганного, смотрящего на всех вокруг исподлобья, будто бы подозревая каждого из окружающих в желании снова сделать ему больно или просто бросить его, как бросил его клуб его мечты. Когда его купили, в прессе прошло цунами воплей про «зачем этот буратино нужен» и прочих уверений в полной бессмысленности этого шага.

Спустя несколько месяцев Дени с отрывом оказывается на вершине таблицы бомбардиров, «Штурм» вальсирует в направлении чемпионства усилиями своего номера 9 (это потом они сольют всё на свете), а ЁФБ вызывает Алара в сборную, и мальчик в майке с орлом на груди сидит в конференц-зале сборной и косится на всех исподлобья, как дикий кусающийся и царапающийся кот.

Спустя год Дени с широко расправленными плечами и гордо поднятым подбородком выводит свой «Штурм», лидирующий в чемпионате, на поле с капитанской повязкой на руке.

Спустя полтора года Фода организует Дени дебют в сборной в первом же своём матче.

И конечно, конечно, конечно Дени снова приносит своей команде совершенно необъяснимую удачу.

Кажется, мы справимся. С таким-то талисманом.

и для истории

@темы: мужики в трусах с мячиками, bei Licht und Schatten, die Schwoazn, австролига

---

начало эпохи франкизма, простите

Тут вообще-то перерыв на сборные, поэтому давайте я скажу своё веское «фи», а то меня как-то слишком сильно триггерят все, кто радуется за попадание в Россиюшку своих сборных и всё такое (особенно швейцарцы — соседушки молодцы, ничего против не имею, хоть кто-то в альпийском семействе не долбоёб, но вид скачущих мальчиков в майках с собором Василия Блаженного автоматом запускает во мне очередную волну брюзжания и «а мы ведь тоже так могли»).

Итак, Австрия в состоянии #ЕБАНАКОЧЕРГА и вместо ЧМ сидит дома и сосёт лапу и не только. Все со всеми пересрались, новый спортдиректор своими гениальными высказываниями о том, что у него нет никакого плана и видения для развития, каждый раз вгоняет меня в уныние, а мужчина мечты моей Анди Херцог, взбешённый бардаком в ЁФБ, послал всех на большой и эрегированный, уехал обратно лежать на пляже и обещает больше никогда в жизни не поднимать трубку, пока в федерации не сменится всё руководство.

Финальная фаза поисков нового тренера прошла мимо меня, но дежа вю очень мощное: отказались примерно все, привет «Байеру» и его летним мучениям. В итоге эти великие футбольные умы решили убить двух зайцев одним махом — в прямом смысле убить — и утащили у «Штурма» Франко Фоду. У лидирующего в чемпионате, на минуточку, «Штурмчика», в тот год, когда они реально могут. Нормально так вообще. Я бы на месте Крайссля разгромила бы к чёртовой матери всё ЁФБ.

Про Фоду сказать могу примерно так: я не уверена, что это тот вариант, который нам сейчас нужен, но может и выгореть. Фода славный на самом деле дядька, опытный, спокойный, непрошибаемый, чуток старомодный, чуток тормозной, но все мы не совершенство. Очень деревянный и неповоротливый в плане тактики, любит придумать себе схему с составом и играть в неё десять-пятнадцать игр, пока крупно не влетит кому-нибудь. Очень любит дурацкие отговорки. Работает на дистанцию (и не всегда её выдерживает), а не короткими периодами всплесков и спадов, в связи с чем очень любит сдуваться в концовках чемпионатов или безвольно сливать кубки и еврокубки. Довольно мало занимается атмосферой в команде («само отсохнет»), зато если впечатывается в кого-то из своих игроков, то очень с ними сближается.

Возможно, после урагана стабильность и спокойствие придутся к месту. Марсель же был каким угодно, но не спокойным и стабильным. Он был смелее, чем когда-либо сможет быть Франко. Он был вариативнее, чем когда-либо позволял себе Франко. Он любил их всех своей странной любовью учителя сильнее, чем когда-либо удастся полюбить их Франко. Но спокойствие сейчас может оказаться целебнее.

Так что добро пожаловать, Франко. Посмотрим, что у тебя выйдет.

Состав на первые сборы он уже перетряхнул, добавив туда игнорируемую обычно Коллером австролигу (ну как австролигу — ШТУРМЧИКА МНОГО-ТО КАК), и теперь можно будет не брюзжать по поводу того, что Алара опять игнорируют: теперь, когда его личный психотерапевт стал тренером сборной, уже не получится отмораживаться. Вроде бы Франко хочет подумать о вратарском вопросе. Вроде бы он пытается уже потихоньку поставить на место Алабу. Вроде бы он даже простил и вернул в сборную Ульмера. Вроде бы с Янко они все проблемы обсудили, и никто ни на кого не в обиде. Вроде бы всё идёт в, простите, правильном направлении, причём настолько, что эксперты ORF уже петросянят про сборы в Испании в контексте «начала эпохи Франко».

Главное не вдуть завтра Уругваю совсем уж разгромно, и можно будет жить дальше.

@темы: мужики в трусах с мячиками, bei Licht und Schatten, die Schwoazn, австролига

---

Я очсильно извиняюсь, а также мне через месяц придётся смотреть г'арному хлопцу в глаза и как-то эээээ.

Когда-нибудь здесь будет шапка, а пока держите просто так.

владлен юрченко/кай хавертц, PG-13, ~700 слов

— Ой, да господи, ну тебя, — заливается хохотом Юрча от очередной сомнительной шутки за авторством долговязого юнца, разложившего свои острые коленки рядом на диване. Они с Каем только что доиграли очередной матч на приставке, где «Орландо Пайретс» под язвительные комментарии нового таланта мирового киберспорта камня на камне не оставил от «Генчлербирлиги» — «Реал» с «Барселоной» по полю гонять это для слабаков, решили они недавно и переключили своё внимание на более неизученные земли.

Юрча отфыркивается в попытке перестать смеяться, машинально хлопает Кая по выставленной коленке — и вдруг понимает, что внезапно для себя ощущает чужие пальцы не только на ткани своей футболки, но и почему-то под ней.

— Ладно, ладно, — ухмыляется Кай.

При этом ладони под футболкой всё ещё остаются на месте. Аккуратно так, одними подушечками холодных длинных пальцев.

Мальчишка продолжает ухмыляться. Юрча решает сделать вид, что ничего не заметил — это убережёт от необходимости как-то на это отреагировать, чтобы вновь не вляпываться во фразы с двойным дном и прочие его любимые развлечения.

Эту возможность у него отбирают раньше, чем он успевает полностью изобразить, что ничего не происходит: пальцы под футболкой мягко и осторожно начинают поглаживать его кожу. Господи, ну вот зачем, нормально же жилось, проносится в мозгу у Юрчи, пока с той же стремительной скоростью по его телу разбегаются мурашки. И вот чёрт же разберёт, это от того, что пальцы ледяные, или от того, что они в принципе здесь есть.

Путей к отступлению больше нет, и он поднимает глаза, чтобы взглянуть на злостного нарушителя личного пространства, прекрасно зная и без этого, что увидит там ту же лукавую ухмылку, что и всегда, когда Кай что-либо задумывает. Сейчас-то что задумал, паршивец малолетний?

Малолетний паршивец тем временем продолжает осторожно гладить холодными кончиками пальцев его бока под футболкой. Сантиметр за сантиметром, медленно, неспешно, прищуренными глазами впиваясь в лицо Юрчи, чтобы перехватывать даже мельчайшие оттенки ответных эмоций. Тот стоически старается продолжать никак не реагировать, хотя в нём борются несколько вполне конкретных желаний: позорно сбежать; вмазать по носу; сделать то же самое.

Пока Юрча честно пытается понять, какой из его вариантов наименее катастрофичен, Кай, удовлетворённый, видимо, отсутствием первичной негативной реакции, запускает ему под футболку обе ладони целиком и продолжает исследование территории в ускоренном и усиленном режиме. Твою же мать, ситуация совсем перестаёт быть безобидной.

Не то, чтобы сама эта мысль была для Юрчи нова — о нет, увы, о нет, о ночах, проведённых смотря в потолок и думая, как он дошёл до жизни такой, можно и умолчать. Но подобные вещи обычно скорее принято держать в себе, так ведь? Поёкает в груди да пройдёт, зачем воду мутить, чтобы потом разгребать это всё. Особенно такое. Особенно так. Но точка невозврата оказывается пройдена куда более стремительно и неожиданно, чем хотелось бы.

Тем не менее, выглядит это всё максимально нелепо: оба пялятся друг на друга как два идиота, пока Кай шарит своими длиннющими ручищами у него где-то под одеждой. Смех-то какой.

Пока пальцы Кая продолжают пересчитывать в который раз его рёбра с особым усердием, Юрча решает, что всё же нужно хоть как-то вернуть контроль ситуации. И если для первых пунктов своего плана время уже безбожно потеряно, то для третьего все дороги открыты. И чёрт с ним. О последствиях можно будет подумать потом: этот мелкий наглец о них явно не думает, надо брать пример.

Он осторожно приближает своё лицо к Каю — и едва он заканчивает это почти что робкое движение, в его губы впиваются чужие. Именно что впиваются: с размаху, смачно, резко. Кай будто бы вкладывает в поцелуй все свои силы — почти все, капельку всё же нужно оставить на блуждающие по рёбрам ладони. Юрча, сбитый с толку таким напором, думает было отстраниться, но чего махать кулаками после драки-то — он отвечает. Не так мощно, не так нагло, не так уверенно, но отвечает.

Проходит несколько десятков секунд, прежде чем он решается поднять руку и осторожно коснуться щеки Кая. По-подростковому неровная кожа на острой скуле оказывается такой же холодной — как так, как ему это удаётся, стучит в голове у распалённого донельзя больше от неловкости всей сцены, чем от самого факта, Юрчи.

Кай отстраняется так же неожиданно, как и начал всю эту — шалость? Провокацию? Внезапный порыв или хорошо продуманный план? Кто его знает. Он с довольным видом откидывается на спинку дивана, прикрыв глаза, закидывает руки (с этими чёртовыми ледяными пальцами, да) за голову и едва заметно улыбается, одними уголками губ. Прекрасно заметив растерянный вид Юрчи из-под длинных ресниц, он максимально сдержанным тоном выдаёт:

— Как там было из раздела положительно окрашенной терминологии, ochuenno, да?

Кажется, пункт «вмазать по носу» из его первоначального плана был самым действенным.

@темы: писанина, мужики в трусах с мячиками, таблетзавод

---

Медленно и неумолимо приближается прыжковый сезон — и в кои-то веки я его жду. Прошлый прошёл мимо меня, и если бы не бложик, который, правда, всё равно чаще вёлся по принципу «не читал, но осуждаю», я бы вообще забила и ничего не смотрела. Общая усталость, сдвиг фокуса, попытка оправиться от всё ещё нывшего где-то в дальней части сознания фиаско с Польшей и потеря сочинской дамы — всё это, прямо или косвенно связанное с прыжками, прошлось по мне и отшвырнуло меня как можно дальше. А потом ещё и полу-присутствие мистера Ша добавило.

В этом году все эти факторы больше на меня не влияют. К чёрту всё, я возвращаюсь.

Сезон, правда, намечается занятный: в сборной Австрии всё ещё сонное царство, мсье Шлиренцауэр опять угробился и выйдет на старт чёрт знает когда, мы все умрём. У норгов опять очередной кармический привет Алексу Ш., потому что Кенни ушёл на четвёртый круг с крестами и вообще непонятно, будет ли восстанавливаться. У немцев все по лазаретам. Словень страдает от душевных метаний Петеньки, который свалил от Слатнара и закопался в себе. У одной Польши, будь она неладна, всё в порядке.

Остаётся надеяться, что двукратный не станет четырёхкратным, потому что тогда кто-то просто вскроется.

@темы: сборная по смешиванию шнапса с Ред Буллом, летающие мужики на лыжах, австрийский детский сад, золотой мальчик

---

Вернулась ещё во вторник и очень рада, что получилось зависнуть в лимбе, а не бросаться во всю пучину накопившегося дерьма: коматозная ночная пересадка в Дубае между двумя пятичасовыми перелётами абсолютно отключила какую-либо связь с реальностью, а потом это состояние сменилось на температурную пелену и беспамятство ещё на пару дней. И мне бы, конечно, надеяться, что это всё не воспаление лёгких и что само отвалится, но как же хорошо воспринимать всё через мутное стекло.

На улице ноябрь, традиционно вызывающий желание беспробудно пить, слушать The Twilight Sad без остановки и не думать ни о чём, потому что это вредно. Сил пить, правда, нет, слушать что-либо тоже.

На работе опять цирк с конями по всем масштабам, включая смертельно обидевшегося шеф-редактора, который забыл о моём декабрьском согласованном два месяца назад турне по Германии и купил себе билеты в круиз на те же даты (сорян, чувак, но не мои проблемы), а также сраную Аргентину и сраных правообладателей, ругаться с которыми по телефону сил больше нет никаких. Очень хочется сделать Каюшку Хавертца и перемежать абзацы в деловых письмах прекрасными пассажами с bliäääd и pizdiäz, но увы, начальство в копии.

Головы бы не поднимать, продолжать бы видеть всё сквозь плотный туман — только так можно дистанцироваться от всего, чтобы сохранить хотя бы на месяц-другой это фантастическое ощущение внутренней пустоты, которая куда лучше любой наполненности, потому что всё это шелуха и сторонний мусор, который не имеет в конечном счёте никакого смысла.

@темы: про Аннушку

---

все тексты за блэткитэй с феста

Название: Невидимость
Автор: team Chinese Super League
Бета: team Chinese Super League
Размер: драббл, ~720 слов
Пейринг, персонажи: Йонатан Сориано, косвенно Роджер Шмидт в каком вашей душе угодно контексте
Категория: джен
Жанр: character study
Рейтинг: G
Краткое содержание: Проще всего скрыться, когда ты у всех на виду. Обезличенная толпа — самое укромное место. И Йон знает об этом лучше других: с годами привыкаешь, что на тебя просто никто не смотрит.
Примечание: наш Джонни — пожалуй, лучший футболист в истории системы «Барселоны», который так ни разу и не попал в заявку основной команды, а также человек, забивший как-то больше мячей за сезон, чем Криштиану Рональду, но «Золотой бутсы» так и не получивший, потому что Австрийская лига никому не нужна. Шмидт в Зальцбурге сделал его своим капитаном на второй сезон из двух проведённых там и в целом считал его своей надеждой и опорой в газировочном бедламе.

Наверное, так чувствуют пространство слепые. На ощупь, на слух, волосками на теле, нервными окончаниями, не имея других связей с этой реальностью — непонятной, недоступной, закрытой для контакта. Снова как пришелец, свалившийся в чуждый мир, в котором приходится разбираться без инструкций и чьей-то помощи, который нужно если не принять, то хотя бы понять и изучить. С той только разницей, что у любого скитальца, у распоследнего инопланетянина из привокзальной беллетристики есть исходная точка. Пункт А. У него же — лишь место прибытия.

Каждый раз приходится доверять и доверяться, покорно получая то, что дают, соглашаясь на всё, что предлагают, ведясь на то, что скажут. Может быть, из таких решений довериться кому-то или нет и состоит жизнь, иногда кажется Йону.

Так и тыкаешься слепым котёнком в чьи-то руки. Потому что сам этого захотел.

***

Проще всего скрыться, когда ты у всех на виду. Обезличенная толпа — самое укромное место. И Йон знает об этом лучше других: с годами привыкаешь, что на тебя просто никто не смотрит.

Много лет назад, кажется, что в прошлой жизни, что-то ещё кололо между рёбрами при виде радостных толп в сине-гранатовом, тянущихся к тому стадиону, что побольше и напротив — в его сине-гранатовом, носить который с каждой неделей оставалось всё меньше сил. Когда-то давно это было так. Но память усиленно вымарывает эти моменты, потому что в конечном счёте оказалось, что ничего из этого не имело никакого смысла. Стёрто. Забыто. Никогда не существовало. Заставить себя поверить в это куда проще, чем казалось.

Смена декораций при переезде в Австрию, такую, казалось бы, чуждую и непонятную, мало что изменила: нельзя сделать шаг в неизвестность, когда никогда из неё не выходил. Новая планета, старое ощущение невесомости. Разве что шёпота за спиной становится больше: все мы умны уже на лестнице, все мы плохо дружим с временными рамками.

Есть дороги, пойдя по которым просто быть лучшим в том, до чего дотягиваются руки — слишком, слишком мало. Когда любой твой жест, любой вздох и любое слово расцениваются только как повод для очередного «а если бы», в какой-то момент ловишь себя на желании, чтобы все вокруг закрыли глаза и отвернулись. Просто не смотрите. Не надо, не стоит. Оставьте.

Не иметь ни имени, ни лица — не наказание, а высшая награда, со временем понимает Йон. Которую он не заслужил до конца.

***

Предложение из Китая пришло очень вовремя. Если бы несчастный всеми богами оставленный клуб с двумя быками на эмблеме действительно ненавидели, как об этом продолжают говорить по старой привычке, было бы куда проще. Ненависть провоцирует, распаляет, возбуждает, достаёт закопанные глубоко в каждом животные инстинкты. Питаться от ненависти, возвращать её обратно в двойном размере, исторгать её из себя кипящими потоками очень легко и даже привычно, и Йон помнит, как это чертовски заводило, когда их ненавидели по-настоящему. Когда свист как хлёсткий удар хлыста по крупу, когда выкрики и оскорбления как красная тряпка, как мулета, — глаза сами наливаются кровью, а ноздри раздуваются от пронизывающего до костей ответного гнева.

Но вязкое безразличие медленно, капля за каплей, отравляет и убивает любое желание двигаться.

На звонок агента он отвечает резким «Соглашайся на что угодно».

***

Не каталонцу, для которого австрийские горы в первое время казались выдуманными декорациями к плохонькому фильму, рассказывать о трудностях адаптации, и первые месяцы Йон припоминает смутно. Дни слились в бесконечную вереницу тренировок, врачей, переводчиков, снова врачей, снова переводчиков, снова тренировок, перемежавшихся попытками спросить у самого себя, реальность ли это или какой-то особенно нудный и детализированный сон — возможно, в этот раз в своём стремлении скрыться от всеобщих взглядов он забрался чересчур далеко.

Одно только привычное, въевшееся в кожу чувство неуместности помогало не терять связь с реальностью: вот она, опора и основа всего, всё как всегда, повторял про себя Йон, отмечая в голове, что при случае можно было бы поменять в паспорте графу гражданства на «ничейную землю».

А потом июнь переворачивает всё с ног на голову: уютный мирок забвения, который Йон старательно обустраивал вокруг себя за месяцы пелены перед глазами, рушится в одночасье.

Он снова появляется внезапно, прямо как тогда, из ниоткуда, без причины и цели, и заполняет всё пространство вокруг неотделимым от него хаосом. Бежать бы, бежать от такого подальше — прямо как хотелось в первый раз, потому что было слишком страшно. Потому что когда на тебя смотрят, это напрочь выбивает почву из-под ног.

В Зальцбурге Йону хватило смелости не убежать, а сделать шаг навстречу.

Сейчас Йон понимает, что на второй раз задаваться вопросами просто не имеет никакого смысла. Выбор был сделан уже слишком давно.


Название: Белый флаг под Билефельдом
Автор: team Chinese Super League
Бета: team Chinese Super League
Размер: драббл, ~980 слов
Пейринг, персонажи: Йорн Вольф(/)Джим Макгиннес, Роджер Шмидт, Йонатан Сориано и остальные
Категория: джен
Жанр: крэк
Рейтинг: G
Краткое содержание: Билефельда не существует, но сборы в нём, увы, реальны.
Примечание: вся эта братия действительно оказалась на сборах между Билефельдом и Падерборном во время августовской паузы в китайской лиге, потому что а почему бы и нет. Упоминается Билефельдский заговор.

Брови Йорна поднимались всё выше и выше с каждым новым словом Роджера.
— А после того, как они нарисуют себе по флагу…
— К-к-какому ещё флагу?
— Белому, какому ещё. С командным, так сказать, гербом, который будет венчать каждое, кхм, плавательное средство, — хитро улыбнулся Шмидт.
Йорн бросил полный ужаса взгляд ему за спину, где с максимально отсутствующим видом за происходящим наблюдал Джим. Тот с ухмылкой пожал плечами.
Белый флаг так белый флаг. Они все и так уже давно сдались безо всяких белых флагов.

***

Главный закон любого детектива гласит: преступник всегда возвращается на место преступления.
Главный закон жизни Роджера Шмидта гласит: если уж возвращаться на место преступления, то, несомненно, с песнями, плясками и охапкой своих новых мальчиков. Чтобы уж наверняка продемонстрировать всей общественности, что у него Всё В Полном Порядке. Полнейшем. Полнее не бывает.
И если в прошлый раз он остановился всего лишь на скромном товарняке, то в этот удержаться от максимального размаха не получилось.

— Только вдумайся в это, Джим! Сборы. Недельные. Под Билефельдом. Билефельд, Джим, Би-ле-фельд!
Джим молча наблюдал за нервно заламывающим запястья Йорном, который уже с четверть часа не мог успокоиться и нарезал круги по кабинету. Их китайские работодатели оказались столь щедры, что выделили отдельный рабочий кабинет не только, как положено, главному тренеру, но и его ассистентам. Один на двоих, разумеется — и в этом крылось не столько очередное проявление китайского восприятия личного пространства, сколько тот факт, что за два месяца никто из клуба, от технического персонала до игроков, так и не разобрался, кто из них за что отвечает. А учитывая, как часто к ним обращались через ломаное английское «извините пожалуйста», оба не были твёрдо уверены в том, что их в принципе кто-либо различает.
Поэтому общий кабинет был отличным решением коллективной проблемы. Что вылилось в проблему совершенно иного толка: постоянный вид мечущегося волчком Йорна вызывал у Джима приступы мигрени не хуже пекинской духоты.
— Господи, я ещё никогда в жизни так сильно не мечтал, чтобы Билефельда действительно не существовало, — Йорн замер на мгновение и картинно закрыл лицо ладонями.
— К сожалению, он существует, — флегматично констатировал Джим. — Как и Родж.
— Лучше бы он тоже как Билефельд, — всхлипнул Йорн и почти беспомощно уставился на товарища по несчастью.

***

Спустя неделю убедиться в том, что Билефельд всё-таки существует, на собственной шкуре пришлось всей нарядно-зелёной делегации, вывалившейся из автобуса где-то посреди вестфальского ничего между лесом, болотом и совершенно безжизненными холмистыми полями.
— К-к-красиво, — выдавил из себя со звучным акцентом Дабао, пока остальные его менее подкованные в английском сокомандники заговорщицки перешёптывались.
— Самое сердце Германии, — с натянутой улыбкой во все тридцать два зуба окинул рукой окружавший пейзаж Ренато, на что получил укоризненную гримасу от Джонни.
— А как же ностальгия по столь запавшим тебе в душу вестфальским ландшафтам, всё такое? Что ты мне там заливал, а?
Ренато ответил лишь жалобным взглядом.
— Всем тяжело, — невозмутимым тоном поддержал настроение Джим, безуспешно пытавшийся заставить стоять огромный чемодан с явно сбитым центром тяжести и в итоге бросивший это бессмысленное занятие. — Но на войне как на войне.
Все вчетвером, скрестив руки на груди, молча проводили взглядом медленно опрокидывающийся в очередной раз багаж.

***

— Если бы я не знал его столько времени, то был бы в полной уверенности, что он на чём-то сидит, — тихо пробормотал Йорн.
Они с Джимом стояли чуть поодаль от бесконечно прыгающей кузнечиками группы в зелёном и сонно следили за пробегающим то туда, то сюда между нестройными рядами Роджером. Стрелки часов едва перевалили за восемь утра, но их начальник, видимо, решил, что лучшее средство от джетлага — вообще не обращать внимание на время.
— Я, по правде говоря, до сих пор в этом уверен, — мрачно поддержал его Джим и с трудом переборол зевок.
— Тогда я не до конца понимаю, почему мы — нет.
Джим лишь безразлично задрал брови и тяжко вздохнул.
— Пива б хотя бы.
— Восемь тринадцать утра, — взглянул на запястье Йорн. — Самое то.
— Ничего не знаю, у меня время обеда. У него, — Джим кивнул в сторону пыхтящей зелёной кучи-малы, — судя по всему, тоже.

***

На пятый день сборов сомнения в здравомыслии руководства появились и у непосредственных участников процесса.
— Я правильно понимаю, — дожёвывая утренний круассан, поинтересовался Джонни, — что вы таким образом собрались решить трансферные задачи?
За его спиной раздался громкий кашель вперемешку с обрывистым матом: Йорн подавился четвёртой подряд чашкой кофе.

Гордая осанка адмирала будущей флотилии создавала иллюзию безобидности предприятия, но безумные схемы, которые он чертил на огромном листе бумаги маркером, развеивали все грёзы: дело пахнет керосином. И болотным илом для верности.
— Вашей главной задачей будет продержаться на плаву как можно дольше и догрести как можно дальше. Мы разделимся на шесть команд, каждая из которых придумает название своему судну, девиз и герб. Вот как будут выглядеть экипажи.
С этими словами он перевернул лист. На другой его стороне были — максимально разборчиво, для упрощения задачи — прописаны фамилии, разделённые на шесть небольших групп. С обречённым видом будущие мореплаватели пододвинулись поближе, чтобы выцепить своё имя в списке. На минуту воцарилась задумчивая тишина.
— Осмелюсь спросить, команданте, — вдруг поднял руку и сделал шаг вперёд приосанившийся Джонни. — Не сочтите за дерзость столь наглое обращение матроса, но…
— Чего тебе?
— А ваша фамилия тут где?
Через несколько секунд — издержки языкового барьера и скорости работы подуставших уже от бесконечного цирка переводчиков — вся толпа дружно взорвалась в приступе хохота. Некоторые из ближестоящих сокомандников потянулись похлопать Джонни по плечу за выражение общественного мнения.
Роджер приподнял светлые брови и невозмутимо парировал:
— Кто-то же должен контролировать ход операции со стороны. Техника безопасности, всё такое.
На последней фразе откуда-то со стороны раздался несдержанный нервный смешок.

— За это всё, собака ты этакая, — пробормотал сквозь зубы Джим, тщетно пытаясь выжать футболку прямо на себе, — за это всё ты нам выходной в воскресенье должен, не меньше.
— Так и планировалось, — хмыкнул в ответ Родж, не отвлекаясь от того, чем гордо занимался всё это время: от увлечённого фотографирования барахтающейся в пруду толпы своих китайцев. Последняя группа, с гордым «666» на промокшем белом знамени, в очередной раз подтверждала, что как корабль назовёшь, так он и поплывёт.
— Сам-то в Падерборн по старой дружбе махнёшь по соседству, небось?
— Ну уж нет. У меня есть планы получше, — ухмыльнулся Роджер, так и не оторвавшись от телефона.
Морщин на лбу Джима в одно мгновение стало больше.
— Йо-о-о-о-рн?!


Название: Великий китайский файерволл
Автор: team Chinese Super League
Бета: team Chinese Super League
Размер: драббл, ~500 слов
Пейринг, персонажи: Роджер Шмидт, Йонатан Сориано
Категория: джен
Жанр: должен был быть юмор, вышел флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: инженеры не всегда разбираются во всех тонкостях сетевого общения в условиях цензуры.
Примечание: «шифу» — обращение к мастеру.
Задание: социальные сети

— У меня к тебе есть, кхм, одна небольшая просьба, Джонни. Немного личная.

Роджер оказывается на пороге его гостиничного номера на выезде в самое что ни на есть внеурочное время. Надо же, и недели не прошло с назначения, а старому-новому тренеру внезапно что-то понадобилось.

Джонни выжидающе смотрит в ответ, подняв брови, но так и не произнося ничего членораздельнее заинтересованного мычания.

— Ну, как к почётному старожилу этих, с твоего позволения, мест.

Он заметно мнётся: дело явно не слишком чистое, если он не пошёл с какой бы то ни было просьбой к кому-то действительно местному, к начальству или хотя бы к собственному переводчику.

— Ммм? — Джонни продолжает ждать развития событий, хотя краем сознания смутно припоминает, что в подобных ситуациях хвалёная прямолинейность герра Шмидта имела особенность испаряться. — Заходите тогда уж.

Нажим на частицу «-те» выходит слишком уж комичным: после стольких-то лет всерьёз обращаться к нему на «вы» было пущим абсурдом, поэтому в давние годы подобное обращение использовалось как ироничное усиление, идеально подходящее для сего момента, когда Шмидт явно либо что-то уже натворил, либо лишь замышляет, либо пытается чего-то избежать. Зная его, Джонни почти готов поспорить, что применимы все три вещи сразу.

Шмидт плюхается на край аккуратно заправленной гостиничной кровати и с каким-то странным оттенком чувства вины во взгляде начинает:

— Скажи мне, Джонни, вот что. Насколько здесь на самом деле плохо с легендарным великим китайским файерволлом?

Так, понятно. Тренер-шифу испытывает проблемы в коммуникации. Ну-ну.

— Не так уж, — максимально расплывчато пытается ответить Джонни. — С VPN-ом жить можно. Даже вон в инстаграм постить...

Шмидт заметно светлеет.

— Но тебе ж, понятное дело, не инстаграм нужен, — кивок подтверждает догадку. — Не хочешь пугать людей китайским номером телефона?

Снова кивок. Джонни понимает, что сейчас придётся собрать в кучу все остатки своей тактичности, не растерянные ещё по пути из Австрии на этот азиатский край света.

— Я даже не буду спрашивать, кому ты там нервы бережёшь, — аккуратно пробует он якобы соскочить с выяснения причин и одновременно спросить прямо в лоб. Приём удаётся.

— Да тааааак... — тянет Роджер и машинально тянется рукой к затылку, пригладить и так прилизанные, непривычно коротко стриженные волосы. — Держим руку на пульсе у особо непутёвых бывших подопечных.

Джонни с ухмылкой прищуривается, снова пробуя теперь уже невербально вытянуть из него подтверждение сразу же пришедшего на ум предположения. Роджер наиграно отворачивается и резко возвращается к изначальной теме: заходить в эти воды ему очевидно некомфортно, это видно невооружённым взглядом.

— Так что, поставишь мне? Ты явно в этом сечёшь лучше меня.

— Тоже мне инженер-механик, — хмыкает для разрядки обстановки Джонни, что работает как надо. — Тащи сюда свой телефон, покажу, как в обход Хайке в пекинском Тиндере сидеть.

От затрещины он увернуться, естественно, не успевает.

Впрочем, рука Роджа задерживается на его затылке, чтобы мягко потрепать его за волосы — как прежде, как годы назад. Видимо, каким-то вещам суждено повторяться, и кому-то, вопреки всем убеждениям и уверениям, удаётся дважды войти в одну и ту же воду, думает Йон, расплываясь в улыбке. И по по-доброму разбегающимся морщинкам в уголках глаз такого знакомого лица совсем рядом со своим он получает лишнее подтверждение предположения, что не ему одному это удалось.

Главное, правда, чтобы не повторялось с пекинским Тиндером.

@темы: писанина, мужики в трусах с мячиками, блэткитэйцы: лужа глубокая, а вытаскивать вас надоело

---

все тексты за альпальянс с феста

Название: Волчонок
Автор:  team Alps alliance
Бета:  team Alps alliance
Размер: мини, ~1050 слов
Пейринг: Марко Розе/Ханнес Вольф
Категория: пре-слэш, довольно незначительный
Жанр: романс, юст
Рейтинг: PG
Краткое содержание: В последние полтора века, как расскажет любая обожающая эту тему местная газета, волки обходят стороной австрийские земли. Да вот Марко статистике не верит. Он верит лишь своим глазам да извечным шуткам про необходимость поставить на входе в тренировочный центр волчий камень.
Примечания: Розе повысили до тренера основной команды «Ред Булл Зальцбург» этим летом после того, как он привёл их же молодёжку к победе в Юношеской лиге чемпионов, с Вольфом в качестве ключевого игрока в команде. В Риеке «Зальцбург» в юбилейный десятый раз вылетел из квалификации к Лиге чемпионов. Волчьи камни в XVII-XVIII веках ставились в Германии и в Австрии (чуть реже) на местах особо примечательных встреч с не истреблёнными тогда ещё до конца волками.

— Тебе чертовски идёт твоя фамилия, — бросает в его сторону однажды Розе. И тут же почти что прикусывает себе язык: слишком фамильярно, слишком, слишком далеко за пределами им же выстроенной субординации.

Мальчишка лишь усмехается и кивает с благодарностью, приправленной щепоткой терпкой надменности. Конечно, как он ещё может ответить.

Чем больше Марко смотрит на него, тем меньше он его понимает. Странная штука. Он же обычный едва ли совершеннолетний мальчонка, с совсем ещё ребяческими чертами лица, с его острым, почти что курносым носом, с хитрыми, всегда прищуренными глазами, с детской ещё непробиваемой самоуверенностью. Что ни скажет, то от экстремума к экстремуму, либо чёрное, либо белое. Что ни сделает, то с явным напором на собственное «я», будто бы вся вселенная вращается вокруг его тонкой загорелой шеи.

И всё же есть в нём, таком с виду простом и непозволительно юном, что-то такое, что Марко недоступно, непонятно и непостижимо.

Возможно, поэтому из всех своих любимых детей из молодёжки он взял с собой в основную команду первым именно этого маленького волчонка.

«На удачу», — думает он про себя в начале лета, вписывая резкую четырёхбуквенную фамилию в список вызванных к первым сборам, и ухмыляется от собственной бесстыдной предвзятости. Впрочем, и он сам учится, шаг за шагом, капля за каплей, у этого мальчишки: дурной пример заразителен.

***

В последние полтора века, как расскажет любая обожающая эту тему местная газета, волки обходят стороной австрийские земли. Лишь редкий сбившийся с пути одиночка забредёт на изумрудные склоны из соседних стран, утащит у какого-нибудь случайного фермера хилого ягнёнка да уйдёт снова в никуда, как и пришёл из ниоткуда. Волчат же никто не видел веками — целым стаям нет причин для осёдлости в краях, где их истребляли столетиями до последнего патрона в ружьях.

Да вот Марко статистике не верит. Он верит лишь своим глазам да извечным шуткам всё понимающего Марича про необходимость поставить на входе в тренировочный центр волчий камень.

***

Розе нечего терять с первого дня, потому что у него ничего и нет: ни обещаний, ни гарантий. Поэтому ему ничего не стоит с самого начала сезона ставить в состав неопытного ребёнка — хуже не будет, в футболе не бывает отрицательных значений при уровне ожиданий в районе абсолютного нуля.

И ребёнок, как всегда, как уже вошло в привычку, уворачивается от попытки приобнять и похлопать по плечу перед матчем, корчит смешные гримасы, а потом выходит на поле — и своим непробиваемым нахальством перекрывает смущение и неуверенность несыгранной шаткой команды.

Марко бросает на него обрывистые взгляды чуть чаще, чем на остальных, и продолжает спрашивать себя, откуда в нём всё это берётся, откуда в этом тоненьком тельце столько дерзости.

***

Пожалуй, с копией подписанного контракта в этом клубе надо выдавать инструкцию по тому, как пережить самый мерзкий день в сезоне, от которого нет ни единого шанса уйти, думает Розе, ожидая в стороне, пока все притихшие и опустошённые мальчики медленно заползают в автобус в сторону аэропорта Риеки — может быть, и милого приморского хорватского городка самого по себе, но таковым он больше уже никогда не покажется. Это неизбежная жертва. У кого-то был Загреб, у кого-то Мальмё, Стамбул, люксембургские концы географии. Список уже разменял второй десяток. Какая-то невидимая, непримиримая сила зачёркивает на европейской карте место себе по вкусу, от одного упоминания которого ты будешь кривиться до конца карьеры.

Когда ребята всё же рассаживаются в полной тишине, Розе по привычке швыряет рюкзак на передние сидения, рядом с Маричем, но замирает, чтобы оглядеть мальчиков, бросает на Рене извиняющийся взгляд и направляется в дальний конец автобуса.

Ханнес, один, а не, как уже привычно, в окружении галдящей группки бывших товарищей по U19, хмуро разглядывает за окном что-то — а, скорее всего, просто ничего.

— Разрешишь? — Марко опускается на соседнее кресло.

Ханнес прищуривается, но даже не поворачивает головы.

— Всё бывает в первый раз, волчонок, — самому неприятно от глупости, наивности и шаблонности формулировки, но ему не приходит больше ничего другого в голову.

— Вы так говорите, будто бы от этого менее противно.

— Ничуть. И мне тоже, — по полному отсутствию реакции Марко понимает, что продолжения диалога ожидать не придётся.

Он пытается положить ему руку на плечо, но Ханнес резко дёргается и скидывает с себя его ладонь, так и не оторвав взгляд от одному ему видимой точки где-то посреди пространства за окном.

Приручать у него получается весьма паршиво, ловит себя на мысли Марко. Каким бы беспомощным слепым щенком ты его ни принял, кровь всегда будет кровью.

***

Ханнес выходит на поле и раз за разом с первой же секунды погружается в игру настолько, что, кажется Марко на бровке, он просто теряет способность чувствовать что-то, кроме по-юношески саморазрушительного стремления нестись вперёд во что бы то ни стало. Всё остальное просто перестаёт для него существовать: нет ни боли, ни усталости, ни малейшей капли сомнения в собственных действиях, объективно правильных и неправильных. Для него этой разницы нет — как нет и объективности.

Как только проливается первая кровь, даже волчата, вчера ещё нетвёрдо стоявшие на лапах, понимают, что игры закончились, и начинается настоящая бойня.

После Риеки хитрый прищур Ханнеса больше не выглядит таким по-ребячески несерьёзным.

***

Перед тем, как позвонить ему самому, ответственные за селекцию в Австрийском футбольном союзе осторожно звонят Розе — будто бы спрашивая разрешения, будто бы пытаясь вычислить по его реакции, насколько ему это покажется приемлемым. «Вы что, считаете, что он моя собственность?!», — вспыхивает Марко и по смущенному молчанию на другом конце трубки понимает, что он то ли перегнул палку, то ли попал прямо в точку.

На вечерней тренировке новоиспечённый игрок основной национальной сборной Вольф выглядит серьёзнее обычного — хотя, казалось бы, куда ещё больше. Держит спину так ровно, будто шпагу проглотил, внимательно следит за каждым жестом и шагом, повторяет любое упражнение на раз больше, чем нужно. Даже не перешучивается, как всегда, с Фредди Гульбрандсеном, отчего над тренировочном полем в Зиценхайме стоит не слишком привычная тишина, тянущаяся вязким полотном к желтеющим уже склонам гор в отдалении.

— Уже знаешь, да? — уточняет и так очевидное Марко по дороге в раздевалку.

Ханнес не без гордости вскидывает острый нос и сдержанно угукает. Марко хлопает его по плечу, от чего мальчишка как всегда пытается увернуться, на этот раз со звонким смехом.

Ближе к ночи он получает сообщение: «Наверное, должен был поблагодарить. Спасибо. Без вас — сами знаете». И долго смотрит на него с лёгкой улыбкой, дольше, чем, наверное, надо бы. Все мы учимся, приручать и приручаться, медленно, не без ссадин и царапин.

Марко знает, что волчонок и не дастся в руки. Он будет кусаться, шипеть, сверкать блестящими глазами, как и положено диким хищникам, и всегда держаться на почтительной дистанции. Оно и к лучшему, нередко говорит себе он.


Название: Здесь и сейчас
Автор:  team Alps alliance
Бета:  team Alps alliance
Размер: мини, ~1200 слов
Пейринг, персонажи: Рене Марич/Марко Розе
Категория: пре-слэш
Жанр: романс и сопли
Рейтинг: PG(?)
Краткое содержание: Кухня, на которой Рене раз за разом обнаруживает себя по утрам, по правде говоря, и не его вовсе. Но в последние несколько месяцев стало слишком просто позабыть об этом.
Примечания: Рене Марич — юный «я-у-мамы-тактикблогер», который довольно сложным и запутанным методом попал в реальный футбол; именно он создал культовый немецкоязычный тактический блог Spielverlagerung.de. Начало текста взято из этого разбора «Атлетико» — «Барселоны».
Задание: блоги

«Серединная линия, как и привычно, защищалась компактно, объединяя на ограниченном пространстве сразу шестерых игроков большую часть времени. Из них в особенности часто выдвигался на фланг Коке, чтобы перехватывать полуфланговые передачи от Месси или Ракитича Иньесте [надо отобразить графически — РМ]».

Рене отвлекается, вспомнив наконец, что кофейный аппарат давно уже перестал издавать утробные звуки и что можно всё же налить себе свою законную чашку. Не забыв, конечно же, подготовить всё для следующей порции, которая понадобится не раньше, чем через полчаса — а скорее всего, и того позже.

Стрелки слишком навязчиво тикающих часов на кухне постепенно подбираются к половине десятого утра. Рене ставит рядом с ноутбуком чашку, чуть неаккуратно качнув её: тёплая жидкость, в которой молока больше, чем самого кофе, расплёскивается широким неровным кругом по тёмной поверхности стола. Он чертыхается и тянется за тряпкой выработанным до автоматизма движением.

Кухня эта, по правде говоря, и не его вовсе. Но в последние несколько месяцев стало слишком просто позабыть об этом: очень уж часто он обнаруживал себя по утрам просыпающимся в этой самой квартире, тихо заваривающим кофе сначала на одного, а попозже сразу на двоих (себе — вторую кружку приторной молочной бурды за утро, другую — без сахара, чёрный, максимально горячий), и мерно разгребающим дела по сторонним проектам под размеренное тикание кухонных часов.

Рене окидывает взглядом последствия очередного ночного мозгового штурма. Сливающаяся с кухней гостиная завалена всяким хламом от коробок с лапшой из ближайшей китайской забегаловки на вынос до исчирканных неровным почерком бумажек, вперемешку с какими-то схемами, столбиками цифр, распечатанными простынями статистики, фантиками от злаковых батончиков и пустыми бутылками из-под пива — их немного, так как роль их заключается не в помощи коммуникации, а, скорее, в снотворном эффекте мерзенького «Штигля» после бесконечных часов работы, споров и аналитики вслух и про себя. Рене вздыхает, глядя на привычную уже картину, захлопывает ноутбук и неспешно тянется в гостиную, чтобы попробовать хоть немного придать ей изначальный вид.

Квартирка Розе — небольшая, под скошенной крышей и с крохотным балконом, в одном из невысоких домов в паре улиц от тренировочного центра — с первого же взгляда производит впечатление холостяцкой запущенности. Оно и понятно: его семья осталась в Лейпциге, так и не решившись присоединиться к его австрийской авантюре. За годы одиночества его отношение к быту вернулось к почти что юношеской безалаберности, контрастировавшей с всё больше проступающей сединой. На все укоризненные взгляды и мягкие подколки Розе лишь отшучивался тем, что он, мол, как капитан дальнего плавания, которого выбросило на мель этих зальцахских вод, какой тут быт, какая тут чистота в каютах во время затянувшейся на несколько лет корабельной тревоги. Ох уж эта ГДРовская тяга к преодолению и романтизации борьбы, не вытравишь и за всю жизнь.

Эта метафора, как со временем понял Рене, несёт в себе куда меньше шуточного смысла, чем хотелось бы. Поэтому оказавшись в этой квартире буквально во второй или третий раз, он в какой-то момент осторожно сгребает со стола чашки, робко, неуверенно, будто бы спрашивая разрешения — и не получив никакой отрицательной реакции, продолжает.

Потом это входит в привычку: пытаться создать на этом отрезке пространства хотя бы какое-то подобие уюта и ухоженности, хотя бы чуть-чуть, хотя бы на этот вечер и это утро. Просто потому что так надо, и если не хозяину, то хотя бы самому Рене.

Звук тикающих часов из кухни долетает и до гостиной, перекрывая собой шуршание бумажек и картонных коробок. Будь его воля, он бы давно выкинул их к чёртовой матери и купил бы нормальные, бесшумные, которые не так отвлекают и не так действуют на нервы — но в этой квартире его слово пока ещё весит мало; и он с плохо скрываемым удовольствием подчёркивает в диалоге с самим собой эти два слова «пока ещё». Впрочем, когда время вокруг тебя течёт по совершенно иным канонам, бросать якоря хочется на любой отмели.

Они оба, всё вокруг, эта команда, эта квартира, эти чёртовы тикающие часы на кухне — всё это существует вне времени, за пределами его оси, давно осознал Рене. Прошлое ничего не значит, когда начинаешь с нуля. Будущего у тебя нет, когда твои работодатели по щелчку пальцев могут отобрать всё то, что было тебе важно и дорого, и даже не попытаться объяснить причин — плавали, знаем, за несколько лет вокруг, а потом и внутри этой системы сценарий повторялся не один раз. Всё, что существует — лишь настоящее, лишь сегодняшний день, лишь этот час и эта минута. Как в первобытном сознании, ей Богу.

Всё, что по-настоящему есть у Рене, происходит здесь и сейчас. У него есть эта квартира, куда он приходит раз за разом, не задавая даже себе вопросов, зачем и почему, и где остаётся спать в дальней комнате, откуда из-за края соседнего дома виднеется крохотный кусочек тренировочного поля — его поля, их поля. Эта кухня, с мокрым пятном от разлитого кофе на тёмном столе, с почти разрядившимся ноутбуком с так и не доредактированным чужим текстом в свой тактический блог, с которого началось всё, что могло и не могло начаться. Эта кофемашина с засыпанной в неё свежей порцией кофе, который понадобится через полчаса-час, когда Розе заставит себя оторваться от подушки и будет бросать на него беспричинно злобные взгляды, будто бы перевешивая вину за собственный недельный недосып. Эта тренировка днём, на которой они будут пробовать подсмотренные в полученных тайком и по дружбе видеоматериалах из «Ла Масии» вариации рондо. Эти их мальчики, шумные, бестолковые, горячо любимые. Этот следующий матч с чёртовой «Адмирой», которая будет лезть из кожи вон, чтобы выкачать из них максимально много крови.

Только это. Только то, что творится здесь и сейчас.

За последние несколько месяцев из их речи полностью исчезли будущее время и условное наклонение.
Не в этом месте, не в этом клубе, не в этой жизни.

Из коридора доносится негромкое шарканье домашних шлёпок — звук, к которому Рене так привык по утрам, что когда всё же заставляет себя оторваться от бесконечной работы и дивана в этой гостиной и дотащиться ночевать к себе, в крохотную студию, которую снял себе на время обучения в университете и так и забыл съехать, то кажется, будто чего-то не хватает. Будто бы утро нового дня так и не наступает, пока он не услышит этот глухой звук из коридора и не увидит спустя несколько секунд заспанную заросшую физиономию того, кто должен бы называться его начальником, да вот по-настоящему точное определение в голову так и не идёт.

Наверное, от начальства нужно держать дистанцию. Наверное, к начальству не заваливаются как к себе и не ночуют там чаще, чем дома. Наверное, у начальства не должна висеть в шкафу в гостевой комнате половина гардероба. Наверное, с начальством обсуждают деловые вопросы, а не ругаются до рассвета о принципах построения атаки Гвардиолы в «Ман Сити», размахивая куском остывшей плохонькой пиццы. Наверное, начальство не стоит так близко подпускать к себе и не нужно так…

Да и чёрт с ним, думает Рене, привычно провожая взглядом сутулую фигуру, по обычаю не желающую вступать в коммуникацию до контакта с возвращающим к жизни кофе. Кто сказал, что так нельзя?

В конце концов, у них есть только то, что происходит в настоящем. Что случается здесь и сейчас. Сегодня, не завтра, не вчера.

Рене не уверен почти ни в чём, что его окружает. Кроме одного: прямо сейчас у него есть Розе.

Он ловит на себе тяжёлый взгляд, тихо смеётся в кудрявящееся подобие усов и плавно опускается обратно за ноутбук. У него явно ещё есть с четверть часа, чтобы закончить вычитывать разбор своей несчастной «Барселоны».

@темы: писанина, мужики в трусах с мячиками, австролига, сказочки о крашеном быке

---

все тексты за бундеслигу с феста

Название: Нюансы лексикона
Автор: team Bundesliga
Бета: team Bundesliga
Размер: драббл, ~800 слов
Пейринг, персонажи: Владлен Юрченко/Кай Хавертц
Категория: очень незначительный пре-слэш
Жанр: виньетка
Рейтинг: PG за лексику
Краткое содержание: преподавание самого важного раздела русского языка едва ли совершеннолетнему наглецу — одна из немногих вещей, что скрашивают Юрче унылое и почти невидимое пребывание в клубе.
Примечания: предшествовавшие тексту реальные события — прямой эфир гарного хлопца Юрченко в Инстаграме перед массовым отъездом в сборные, куда золотой леверкузенский ребенок Хавертц нагло притащился и в очередной раз выдал весь свой словарный запас великого русского мата в комментариях (1, 2, 3).

yurcha10
ну и что это ОПЯТЬ было?

kaihavertz29
хвалюсь

yurcha10
чем хвалиться-то?

kaihavertz29
лучшим учителем русского языка во всей стране

yurcha10
за уши тебя надо, а не гордиться

kaihavertz29


kaihavertz29
зато видишь, какая реклама хорошая! в массы пошло. легенда

Юрча отворачивается от экрана и потирает глаза под своими очками, кажущимися ему самому очень модными, но на самом деле больше нелепыми. Несносный мальчишка, а, если уж что засело у него в голове, никак не выкинет.
Обитающий в последние дни у него товарищ — как же хорошо, когда в квартире есть хотя бы кто-то — еще четвертью часа ранее наконец угомонился со своими попытками расколошматить все в гостиной неумелой чеканкой вытащенного откуда-то мячика и уполз, как он выразился, «полежать», придавленный количеством выпитого пива.
Оглянувшись вокруг, Юрча вдруг осознает всю глупость окружающей его картины: он сидит один, в дурацкой кепке козырьком назад, бестолково пялясь в телефон, время ползет к полночи, а казавшееся спасительным в начале вечера пиво совершенно не лезет в горло.
Спасаться ему есть от чего, на самом деле. В клубе в очередной раз американские горки по турнирной таблице, да только вот ему билетика на аттракцион не хватило, и приходится наблюдать за всем кисло-сладким весельем даже не с бровки, а с трибуны стадиона или вовсе с этого же самого дивана, на котором он предается сейчас внезапно навалившейся полуночной рефлексии. До какого-то момента казалось, что сейчас ему позвонят из сборной, и он, как месяц назад, сможет сбежать из своей квартирки с видом на Байеркройц и отвлечься хоть на несколько дней, — но это было бы слишком просто. Телефон так и остался безмолвным, высвечивая лишь беззвучные уведомления о новых лайках в Инстаграме.
И даже Кая, хоть как-то разбавлявшего его невидимое существование в клубе, не притащишь залипать в приставку после тренировки: у него сейчас совсем другие заботы. Где диван в центре Леверкузена и где честь выводить свою сборную, пусть и младшую, на поле с полоской в цветах флага вокруг плеча? В мире по-настоящему больших ставок и большой ответственности, все чаще кажется Юрче, места для него самого не находится. Не его это игра и не его роль. Его — вот она, сидеть черт знает где с сомнительными приятелями да общаться с окружающим миром посредством идиотских прямых эфиров в социальных сетях.
Юрча снова смотрит на последние два сообщения с дурацкими эмодзи и ловит себя на глупой идее.
Да нет же, ну зачем. Может, он спит вообще — с его-то способностью отключиться где угодно и как угодно за три секунды нарваться на заспанный голос на другом конце трубки получалось куда чаще желаемого, хотя он вообще звонил довольно редко, чаще предпочитая написать (ведь так не слышно, как долго он вспоминает очередное вылетевшее напрочь из головы слово). Может, он уже встретился с ребятами из сборной, и ему совсем не до него — одно дело три смайлика подряд отправить, а это совсем другое. Может, в дороге, зачем отвлекать и с толку сбивать. Да и вообще, в двадцать первом веке это совсем недопустимое вторжение в личное пространство.
Примерно на последней причине ничего не делать он прищуривает глаза и все же тыкает в значок с телефонной трубкой. И, чуть помедлив, выбирает режим с видео.
Пока он не получает никакого ответа, он снова вспоминает оброненную получасом ранее фразу про то, что у него нет никакого настроения вспоминать немецкий. Надо же, когда есть причина — не причина даже, а внезапная прихоть, — и настроение появляется.
— Что, наговорился, звезда Инстаграма? — с экрана телефона на него смотрят две нагло задранные черные брови, дополняющиеся лукавой ухмылкой. Сна, разумеется, ни в одном глазу, на заднем плане — темный диван в его кельнской съемной квартире. Какая же чушь вся эта ваша вежливая осторожность.
— Ага, — с гордостью отвечает Юрча и чуть прокашливается, стараясь прогнать из интонации нахлынувшую парой минут ранее меланхолию. — Дома еще?
— Дома. Завтра с утра во Франкфурт, а там дальше по расписанию.
— Понятно, откуда у тебя время, эээ, представления устраивать!
— Разумеется. Стольким еще нужно поделиться с миром, ммм, — несносный мальчишка корчит максимально мечтательную гримасу, на что Юрча автоматически закатывает глаза: ну вот и что с ним таким поделаешь, а.
Повисает немного глупое молчание, но Юрче вдруг приходит в голову, как объяснить такое полуночное виртуальное вторжение.
— Вообще-то я тут не просто так.
— Ммм?
Кай заинтригованно смотрит прямо во фронтальную камеру своего телефона, прекрасно понимая, как это должно выглядеть: ровно как и в реальной жизни, когда он подолгу не сводит с собеседников прищуренных глаз, выжидая чего-либо.
Собравшись с силами, Юрча выдает:
— Пообещай мне одно, хорошо? А то я буду волноваться, — он картинно сдвигает брови для того, чтобы выглядеть максимально жалостливо.
— Чего еще? — Кай столь же наигранно-удивленно снова задирает одну бровь.
— Забудь весь свой словарный запас на матч с Беларусью. А то они ребята крепкие, а нос у тебя тонкий.
— De nachuii, — со смешком лаконично парирует Кай.
— Сам de, — передразнивает его выговор Юрча и довольно отмечает про себя, что Кай не может перестать улыбаться до самых ушей.


Название: Ржавчина
Автор: team Bundesliga
Бета: team Bundesliga
Размер: мини, ~2230 слов
Пейринг, персонажи: Ларс Бендер, Свен Бендер
Категория: джен
Жанр: соулмэйт-АУ с ангстовым налетом
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Железо, каким бы прочным оно ни казалось, со временем ржавеет. Ржавчина разъедает до самого основания, до самого ядра, и глубже, и дальше, насквозь, пока все, что остается, не превращается в рыхлую рыжую труху да горстку того, что еще недавно было тем, что по-настоящему важно.
Примечания: во время того, как автор писал текст, Свен ухитрился прямыми словами назвать Ларса «своим соулмэйтом» в одном из интервью, так что автор ничегошеньки не выдумывает, они все сами. В тексте имеется пара хронологических неточностей, принесенных в жертву повествованию.

Под ярким, почти неоновым светом «Фельтинс-Арены», подсвечивающим изнутри каждую каплю водяной взвеси, заполняющей все пространство, кровь кажется какого-то неестественно-рыжего цвета. Словно ржавчина. И растекается от влаги точно так же, как по любому металлу, подвластному коррозии. Еще чуть-чуть, и она будто станет набухшими хлопьями отслаиваться от поднятых вверх запястий.
Все взгляды с шестидесятитысячных трибун устремлены к фигуре в красном, распластавшейся по мокрому газону в окружении двух суетящихся врачей. Почти никто не замечает, как чуть поодаль другая фигура в красном украдкой хватается за затылок и стискивает зубы.

***

Ему двенадцать.
Их «Унтерхахинг» соответствующей возрастной категории бесноватым роем носится по газону за мячом. Любая двухсторонка неизбежно превращается в хаотичное броуновское движение разношерстных ребят в красных и зеленых манишках, которые кому-то едва достают до пояса, а на ком-то свисают до колен; часть из них уже успела вырасти за прошлое лето на две головы разом, а остальным это еще только предстоит.
Один из таких вымахавших уже акселератов со всей дури врезается широко отставленным острым локтем в Свена и сшибает его с ног.
Вспышка.
Очертания брата, корчащегося на газоне, расплываются перед глазами Ларса: все сознание резко заполняют беспричинная боль в собственной грудной клетке и странный звон в ушах. Противный, слишком, слишком громкий. Нестерпимый.
Что-то здесь не так, успевает подумать Ларс, пока в глазах окончательно не темнеет.
Когда Свен наконец-то поднимается, потирая ушибленное ребро, приходит в себя и Ларс: он обнаруживает себя сидящим на траве и закрывающим лицо руками, и не помнит, как оказался в этой позе. Звон в ушах постепенно затихает.
В раздевалке он подсаживается к Свену и задает прямой вопрос, что это было. И не случалось ли с ним вдруг чего-то похожего. Свен не понимает, о чем он.

Ему тринадцать.
Уже несколько лет отец доверяет — скорее даже поручает — мальчикам украшать дом к Рождеству. Они подходят к делу максимально ответственно и целый день проводят, снуя туда-сюда вокруг дома со стремянкой, мотком гирлянд и охапкой еловых веток. Шум, гам, швыряние друг в друга снежками и споры о том, как лучше сделать, — все по стандартному расписанию предпраздничной суеты.
В какой-то момент Ларс, с притупленным уже к концу дня чувством опасности, тянется чуть выше и чуть дальше, чем позволяет ему достать собственный невысокий еще рост — но не Свена же пускать, в самом деле, это значит признать, что не можешь сам, хоть ты и старше, что совершенно недопустимо. Стремянка опасно раскачивается — и вдруг заваливается на бок. Вместе с Ларсом.
Ларс с грохотом падает вниз и приземляется прямо на коленку. Когда первая волна боли отступает, он выбирается из-под стремянки и задирает штанину: под ней, конечно же, огромная кровоточащая ссадина.
Он вздыхает, поднимает глаза и видит, что Свен тоже присел и держится за свое колено — за левое, как и он.
— Кажется, понял, о чем ты тогда спрашивал, — рассеяно бормочет себе под нос Свен, машинально поглаживая ткань своих штанов.

Ему пятнадцать.
Когда Ларс тянется за укатившейся под стол ручкой — домашнее задание по математике само себя не сделает, сколько ни откладывай, — его снова прошибает резкая боль. Сначала промелькивает мысль, не врезался ли он во что-то под столом, но жужжание в ушах набирает силу, выходя на ставшие уже привычными частоты.
Да что с ним опять, черт возьми.
Ларс опускается на колени и зажмуривается. Свен в тот вечер решил сделать вид, что проблемы в виде огромного задания просто-напросто не существует, и убежал куда-то гулять с друзьями. Нагулялся, судя по всему.
Свен появляется спустя полчаса. С кровавым шариком ваты в носу и виноватым взглядом, он упорно отказывается отвечать на любые вопросы.
Неважно, говорит он. Смотря кому тут неважно, думает Ларс, но не произносит это вслух.

Ему девятнадцать.
Двумя неделями раньше он в первый раз в жизни ощутил, каково это — чувствовать жесткие края капитанской повязки у себя на плече, перед столькими парами глаз, перед столькими парами хлопающих рук. На какие-то двадцать минут — пустяк по обыденным меркам. Но всю эту треть часа Ларс украдкой бросал взгляды на Свена, пытаясь понять, не добивает ли до него и это разрывающее его изнутри чувство гордости, ответственности и, если хотите, счастья от того, что за сокровище ему доверили.
Свен даже головы не повернул в его сторону.
Сейчас, в следующем туре, ему в лодыжку врезается особенно наглый защитник «Гройтер Фюрта», и он падает как подстреленный. Пока командный доктор оценивает масштабы произошедшего, он краем глаза зацепляет, как Свен тяжело хромает к обеспокоенному тренеру.
Свену приходится скрывать новоприобретенную хромоту еще два месяца. На все попытки извиниться перед ним хотя бы в шутку он молча разводит руками.

***

Когда их дороги расходятся, расстояние ничего не меняет, и звон в ушах не становится ничуть тише и ничуть реже. Добавляется лишь вязкое ощущение беспомощности: ты не там, ты не рядом, ты ничем не можешь помочь, ты никак не можешь даже понять, насколько все серьезно. Только боль, пронизывающая то ступни, то бедра, то ребра, то голову, да назойливый звук, идущий откуда-то изнутри. И неизвестность, которая, как оказалось с годами, изматывает куда сильнее самой боли.
Это никогда не афишировалось: не табличку же рисовать и на шею вешать. «Привет, мы близнецы, мало того, что нас никто не различает, да еще и мы чувствуем друг друга сильнее, чем это позволительно». Очаровательная идея для костюма на карнавал, не правда ли? И тем не менее, все как будто сами догадывались и понимающе начинали опускать взгляд в пол, когда кто-либо из них резко стискивал зубы посреди разговора или, зажмурившись, хватался за ребра на пустом месте.
Все и так знали: они связаны. Просто потому что не могут быть не. Потому что не бывает иначе. Это естественный порядок вещей: кто, если не они, какие они, если не такие.
Зачем называть вслух своими именами и без того всем очевидные вещи?

***

Привычка повторять лишний раз, будто бы впрок, что они два разных человека, даже несмотря на все это, въедается сезон за сезоном почти что под кожу. Нет, я не знаю, как там Свен. Нет, он не рассказывал мне этого. Нет, я виделся с ним две недели назад. Нет, он мне не передавал.
(Да, я знаю, что он еле доиграл прошлый матч, а вчера ночью проснулся с болящей спиной на рассвете, а на прошлой неделе — нет, никому лучше не знать.)
С годами звон в ушах начинает звучать все чаще, а к двойной порции боли привыкаешь все сильнее, потому что она становится обыденностью, единственно верной реальностью. Напоминанием о том, что все еще жив сам и жив и человек по ту сторону телефонной трубки после каждого нового раза.
Голос Свена в ответ на такие звонки приобретает все более металлический призвук.

***

Если бы Ларс каждый раз, когда в их адрес используют слово «железные», оставлял зарубку на ближайшем дверном косяке, ему пришлось бы уже сменить не одну комнату. Железный характер, железные нервы, железный дух в не всегда столь же прочных телах — эта глупая метафора заседает в подкорке настолько, что с какого-то момента начинаешь относиться к ней всерьез.
Потому что она оказывается точнее, чем казалось раньше. Потому что железо, каким бы несгибаемым и крепким оно ни казалось, со временем ржавеет.
Ржавчина разъедает до самого основания, до самого ядра, и глубже, и дальше, насквозь, пока все, что остается, не превращается в рыхлую рыжую труху да горстку того, что еще недавно было тем, что по-настоящему важно.
Их слабости, лишние назойливые вопросы, которые не имеют прямых ответов, или напротив, отрицание любых сомнений, размышлений, созависимость и попытка доказать себе, что это не так, и постоянная, постоянная, постоянная, с годами редко стихающая боль своя и чужая — все это ржавчина, подтачивающая стальное основание.
Это невозможно контролировать. Можно защищаться как угодно, пытаться не думать об этом, избегать даже мыслей — но однажды начавшись, процесс уже не остановить, и бурые шершавые пятна расползаются все быстрее.
Ты ничего не можешь с этим сделать. Разве что научиться со временем переносить это все со стиснутыми зубами, показывая окружающим куда меньше, чем мог бы. Но сочувствующие, понимающие или, напротив, осуждающие взгляды никогда не закончатся, потому что полностью скрыть это нельзя.
Он всегда будет частью тебя.
Ты всегда будешь частью него, как бы ему этого ни не хотелось. Пока ржавчина изнутри не поглотит заживо ваши стальные скелеты.

***

Он даже не удосужился позвонить. Простая смска с лаконичным набором слов «Я перехожу к вам, завтра объявят» да тихий отзвук в ушах вместе с пропиликавшим телефоном — еще бы его не было, думает Ларс, еще бы ему не кололо где-то под ребрами после стольких лет. Возможно, он решил, что этого и так достаточно.
Ларс, конечно, понимал, чем должны были закончиться эти более дотошные, чем обычно, расспросы про дела в клубе в последние недели — но позволил себе думать, что столько лет старательно выстраивавшийся и бережно охранявшийся образ самостоятельного, отдельного от него во всем человека не стоит такой жертвы.
А теперь впереди недели репетиций фразы «все хорошо, хорошо, хорошо» перед зеркалом, чтобы камеры не выхватывали лишнего между словами и звуками, и повторение на разные лады уже намертво приклеившейся к языку мантры: «даже-если-мы-такие-это-все-равно-ничего-не-значит».
Свен явно любит повторять ее чаще него, тверже него, уверенней него, будто бы все еще стараясь заставить самого себя в нее поверить.

Одиноко нарезая круги в дальней части тренировочного поля — очередное обострение извечной лодыжки снова нарушило все законы пространства и времени; «нет, все не так уж и серьезно, нужна пара дней» превратилось в месяц унылых индивидуальных тренировок, которыми Ларс и так уже за прошедшие полгода насытился сполна, — он день за днем, раз за разом замечает, что Свен слишком осторожно наступает на правую ногу, когда думает, что на него никто не смотрит.
Ларс не задает лишних вопросов, которые вертятся на языке.

***

Пластиковый стакан с остатками кофе падает из рук. Ларс дергается, зажмуривается, схватив самого себя за локти, досчитывает про себя под звенящее жужжание до десяти и снова открывает глаза. Метрах в пятнадцати от него Свен вытирает запястьем сочащуюся из носа кровь и пытается прокашляться — лишь бы на футболку не попала.
Товарищеская встреча с несчастным «Зандхаузеном» уже и так сошла с намеченных рельсов и на полном ходу летела прямо в пропасть: с их массовыми паническими атаками счет 2-1 просто обязан превратиться в 2-3, и Ларс был откровенно рад тому, что на очередной коллективный приступ можно было смотреть чуть поодаль, жмурясь на солнце у кромки поля в компании заглянувшего снова по старой дружбе Симона, болтавшегося по делам где-то рядом. А теперь еще и это — и двух недель не прошло с трансфера. Как мило-то.
Ларс пожимает плечами и тянется за опустевшим уже стаканчиком.
— Опять сломал, — бросает он в сторону без какой-либо цели, пустой констатацией факта.
Симон обеспокоенно хмурится.
— У вас все… — начинает он было, но осекается на середине несостоявшегося вопроса.
— Что у нас?
— Не, ничего. Глупость.
Оба не сводят глаз со Свена, хлюпающего носом недалеко от центрального круга.

После финального свистка, зафиксировавшего очередной позорный результат, Ларс терпеливо дожидается, пока Хайко похлопает отеческим жестом всех расстроенных подопечных по спинам, и наконец приближается к брату.
— Как ты?
— Сам знаешь.
— Потому и спрашиваю.
Свен отвечает раздраженным взглядом и отворачивается. Они молча плетутся плечом к плечу к раздевалкам скромного стадиона.
— Если бы не твоя лодыжка… может, лучше бы смотрел, куда меня несет, — у самого порога все же выдавливает из себя Свен.
— Ты опять про это?
— Ты сам спросил, как я.
На обратной дороге Ларс демонстративно проходит в автобусе мимо Свена — поглубже в середину салона, к отгородившемуся уже от окружающего мира большими наушниками Штефу.

***

Со временем ажиотаж по поводу «великого воссоединения» чуть утихает: газетам сложно выезжать на одной и той же теме дольше месяца-другого, да и ребятам в раздевалке быстро наскучивают однотипные плоские шуточки, и они быстро находят новые и новые темы; впору благодарить общественное сознание за то, что жизненный цикл привлекающих внимание мотивов становится все короче.
Свен привыкает к команде, привыкает к новым цветам — никто, кроме Ларса, не знает, как в первые пару недель щипало у него в груди, когда он на несколько секунд дольше нужного задерживался перед зеркалом, не сводя глаз с другой, непривычной еще эмблемы над сердцем, — привыкает к Хайко со всем его морализаторством, отсылками к фильмам и странными метафорами. Привыкает он и к вечно ноющей не своей лодыжке — близкое расстояние будто бы заново калибрует ощущения, и Ларсу каждый раз приходится справляться с двойным чувством вины, за собственную беспомощность и то, что теперь это не только его ежедневная проблема.
Бессилие и неспособность поменять ход событий заставляет Ларса допустить себе мысль об одной хлесткой фразе, которую сам бы себе никогда не позволил, хоть и желал бы никогда больше не делать больно никому, кроме себя самого.
«Лучше бы всего этого не было», — непременно скажет ему однажды Свен. И будет прав.
Но Свен почему-то так и не произносит этого вслух.
Ни сейчас, ни когда-либо потом.

***

Буро-рыжеватая, почти ржавая от холодного искусственного света кровь продолжает сочиться сквозь наспех наложенные швы даже после матча, когда мокрый с макушки до пят Ларс пытается не выглядеть совсем уж жалко перед камерами, нервно смахивая с носа и щек слишком крупные капли воды. «Черт с ней, с головой, она роли не играет», — почти не задумываясь выпаливает он и расплывается в глупой ухмылке, ловя себя на мысли, что в этом предложении заведомо пропущено одно притяжательное местоимение.
Все равно никакого выбора не существует и никогда не существовало.
По пути в раздевалку его перехватывают командные доктора, чтобы все же привести в порядок неаккуратный шов, который вот-вот разойдется. Когда его, осторожно подлатанного, отпускают наконец стянуть с себя холодную, мокрую до нитки форму, в раздевалке почти никого не остается. Только Свен, который швыряет в него со смехом сухое пушистое полотенце, как только он пересекает порог.
— Эх ты, железная твоя башка, — улыбается он во всю ширину рта и почти машинально тянется ладонью к собственной макушке. — Как ты вообще доиграл-то с такими звездочками перед глазами?
— А ты будто не знаешь.
— Еще бы.
Ларс тоже рефлекторно проводит кончиками пальцев по свежему шву и не может не рассмеяться от того, насколько одинаковы эти жесты.
Может, пора бы и начать называть вещи своими именами.

@темы: писанина, мужики в трусах с мячиками, таблетзавод

---

Пока сижу на адской ночной пересадке в аэропорту грёбаного Дубая, будь он трижды проклят, давайте я про фест, раз уж все мои команды сдеанонились. В этом году, как и в прошлом, я тот ещё стахановец и не принесла из запланированного всего один текст. При этом было куда больше ГЕРОИЗМА: тексты писались в монтажках, на баскетбольчике, в самолётах с мобильника, всё в условиях жёсткого цейтнота и всё такое.

В Бундеслигу я, если честно, вообще не слишком планировала записываться. Но братья Бендеры продолжили бессовестно ломать мне жизнь одним своим существованием, а пара пинков и призывов взяться за текст, мысли для которого у меня копились уже пару лет, сошлись внезапно вместе, и дело закончилось «Ржавчиной». Дженовые соулмейты это тот ещё редкий покемон, но так вышло — и в целом я довольна результатом. А на сдачу получились и «Нюансы лексикона», потому что нельзя было не: давно у меня в командах не всплывало настолько нелепого и при этом абсолютно реалистичного пейринга, который стабильно додаёт в открытую и ничуть не стесняется.

Альпы как всегда прекрасны, словно тысяча солнц. Я, правда, думала, что принесу чего-нибудь поразнообразнее — но нет. В этом году все песни у меня только о кривоногих коровушках и их новом тренерском штабе. «Волчонок» напрашивался ещё в прошлом году, в молодёжке, потому что и ребёнок там моего любимого типажа щас-по-ушам-получишь-за-наглость, и герр тренер очень часто ведёт себя не рационально, а как придётся. А «Здесь и сейчас» — ну, тоже ноги растут с весны ещё, потому что Рене Марич в принципе любовь, а когда эта трогательная пышечка ещё и с размаху впечатывается в начальство, то всё как мы любим.

Ну и мы подошли к лучшему: к блэт Китэю. Абсолютно понятно было, что маленький, но гордый клуб страдающих по герру Ши-ми-те и его бравой компании будет самодостаточен и никому не нужен, совершенно очевидным было и последнее место. Но мы славно додали сами себе, очень сильно поржали и вообще, всё не зря. Самый первый текст, «Невидимость» про Джонни, вообще я начинала писать для прошлогодних Альпов — но не ушла дальше пары фраз о прекрасном зойцбургском Эль Капитано, который всю жизнь как неуловимый Джо, которого никто не ловит. А тут вот села и написала. Потом ещё был «Белый флаг под Билефельдом», потому что великие сборы в вестфальских ебенях просто не могли кануть в Лету, и то, что изначально задумывалась как стёб, но вышло чуть серьёзнее планируемого, «Великий китайский файерволл». Было весело!

Так что приходите всё почитать, если вы ещё не.

@темы: писанина, мужики в трусах с мячиками, таблетзавод, сказочки о крашеном быке, блэткитэйцы: лужа глубокая, а вытаскивать вас надоело

---

Машу ручкой: я жива, хотя на это и не очень похоже. За последние дней десять произошло слишком, слишком много всего, поэтому вселенная, видимо, решила закрепить результат и оставила меня на неустановленный срок зависать в грёбаной Лукле, приаэропортной деревне на три дома, чтобы было время обдумать всё.

Маршрут я, конечно же, не прошла, остановившись в двух звеньях от цели: причин на то было сразу много, начиная от собственной физической формы и состояния лёгких и заканчивая словленным в Дингбоче на 4350 м приступом горняшки умеренной силы (все шуточки про звон в ушах и третьего соулмэйта братьям Бендерам уместны: сама ржу, как попустило). Но всё, абсолютно всё шло так, как должно было идти.

Ощущение того, что я ничего здесь не решаю, на всё воля великой Горы, конечно, совершенно космическое. Джомолунгма повела меня сразу же самой правильной из дорог, с каждым новым шагом поучая меня и проверяя, насколько хорошо выучены уроки. Их было много. Меня учили уважению — оставили на лишний день в Катманду, потому что нельзя приезжать в страну, не зная, как будет «спасибо», и вместо соблюдения графика отправили петь под гитару на руинах площади Дурбар и запивать траву самогоном на крыше с видом на всю катмандинскую долину. Меня учили слушать себя — и принимать непопулярные решения в угоду себе, когда на второй же день я рассталась с подругами и пошла одна весь оставшийся маршрут, сняв себе портера, чтобы совсем не убить спину. Меня учили общаться с людьми — и знакомили меня с такими интересными спутниками и собутыльниками, что сложно считать это случайностью. Меня учили понимать свою физическую оболочку — и искать свой темп и ритм, а также понимать, когда с меня хватит. Меня учили смирению и терпению разными способами, включая невыносимые нагрузки и бесконечные переходы, во время которых вспоминаешь всех, кого когда-либо любил и ненавидел. Меня учили не торопиться, не бежать впереди паровоза и не забывать, что ты сам — главное, что у тебя есть в этой жизни.

И каждый раз, когда очередной урок оказывался выученным, Гора дарила мне что-то в награду, как послушной своей ученице. То покажет свой скромный лик ровно на пару минут специально для меня, то даст хорошую погоду, то организует мне лучший день рождения за все мои 24 года — одной в высокогорном монастыре, где меня пустили на службу, накормили конфетами и пообнимались со мной вдоволь, то заставит меня заплутать и простоять как дура полчаса после захода солнца, не в силах оторвать глаза от луны и звёзд над Ама Даблам, самой прекрасной из дочерей Джомолунгмы, то подберёт мне компанию на вечер, с которой вы до трёх утра проговорите про духов этих гор, про смерть, про смысл всего этого в духе китчевой сцены из «Эвереста», то не пустит меня в отель ночью и заставит в предрассветный час пробираться тайком по кривым улочкам Намче Базара.

Спасибо, спасибо. Спасибо, что разрешила подойти так близко и к столькому прикоснуться, столько увидеть и столько узнать. В твоей воле было не давать мне и малой толики этого всего. Наверное, я, мелкий камешек у твоего подножья, чем-то это заслужила.

@темы: drink & travel, наследники Мэллори

---

Пишу из самолёта, потому что как ещё нужно тратить траффик на борту, кроме сообщений о том, что йей, я пишу из самолёта?

Энивей, прекрасные исламские гурии носят мне безлимитное новозеландское вино, которым мы чокаемся с прекрасной южноафриканской дамой на соседнем сидении, а я лежу с закрытыми глазами под Velvet Underground. Как бы этот отпуск ни закончился, начался он как надо.

@темы: про Аннушку, drink & travel